Том 3. Ангел Западного окна

братьев называл все это «аналогией». Иными словами, это посредники, медиаторы, инструменты, которые только кажутся кипящими. Внутренние их сущности, субстанции, пребывают в вечном покое. А именно ими пользуется адепт при создании своего нерукотворного шедевра. Лишь жалкие суфлеры манипулируют с внешними акциденциями, их профанической возне и обязано человечество рождением уродливого выкидыша — современной химии. Например, этот глобус: vinculum, ничего больше. Тогда и только тогда, когда твое незнание станет совершенным, научишься ты управлять этими живыми орудиями во имя немеркнущего злата! И тогда одно прикосновение твоего животворящего перста к какой-либо точке на этом земном шарике сможет своим теплом остановить кровопролитную войну и, наоборот, своим холодом породить ураганы сметающей все на своем пути ненависти. Так что будь осторожен со своими эмоциями!.. Ибо ошибки твои люди поставят в вину своему Богу и, разуверившись в Нем, призовут нового Западного Ангела. Ну, а за проводниками дело не станет! Как правило, контрабандистами становятся те, кто вступил на путь не будучи призванными, такие всегда плохо кончают... За примером идти далеко не надо: что случилось с одним из твоих бывших приятелей, тебе известно — он погиб, заключенный в форму «Ангела», которого сам из себя и сотворил.

— Это... все... возложено... на меня?! — пролепетал я, раздав ленный непомерной ответственностью.

Адепт невозмутимо изрекает:

   — Величие человека в каждом его новом рождении в том и состоит, чтобы ничего не знать, но все мочь. Всевышний никогда не нарушал своего слова и не смягчал его.

   — Как же мне сновать судьбу, не зная и не владея приемами ткачества? — вырвался у меня последний вскрик сомнений, этих немощных всходов глубоко в человеческой душе посеянных семян трусости, оборотной стороны гордыни.

Гарднер, не говоря ни слова, увлекает меня по порфировой лестнице вниз, подводит к воротам и указывает на парк. Потом исчезает...

Предо мной белая, раскаленная полуденным зноем площадка; на ней — солнечные часы и фонтан, с безмятежным журчанием жонглирующий своей прозрачной, обманчиво неподвижной струйкой. Такой призрачный и такой живой, ибо непрерывно падает в самого себя, водяной столбик не отбрасывает никакой тени. А из ржавого металлического штыря, намертво

вбитого в землю, солнечный свет исторгает траурный штрих тени. Этот черный перст и указывает время.

Тень творит время!.. А фонтанчик — эфемерный жонглер — весело посмеивается своим плеском над целеустремленной обреченностью мрачного пресмыкающегося. Воистину, смех — единственно возможное действо в мире, где временем правит тень... Повсюду— vincula, все вещи— vincula, даже пространство и время — всего лишь vincula с движущимися декорациями...

Глубоко уйдя в свои мысли, я поворачиваюсь и, как слепой, бреду по зеленому лабиринту, пока не останавливаюсь перед гигантскими грабами, под сенью которых приютилась покинутая могила. Снова солнечные лучи подобно зыбкой галерее пронизывают парк, рождая странное ощущение бесконечной перспективы. И вновь кажется мне, будто из ее глубины парит сотканное из света платье...

Вот солнечное видение уже скользит мимо, но вдруг приостанавливает свой полет, делается более четким, медленно поворачивается ко мне и замирает... Так в испуге застывает пробегающий из комнаты в комнату человек, застигнутый врасплох собственным зеркальным отражением. Но ведь здесь, в парке, никакого зеркала нет и в помине! Той, которая приближается сейчас ко мне парящей походкой, неведома тень призрачного мира смертных.

Во мне нет ни страха, ни страсти, ни удивления — все человеческие чувства равно далеки от меня, словно пребывают совсем в иной плоскости... Ноги сами несут меня навстречу королеве... Золотые прутья мифической решетки, отделяющей мир горний от мира дольнего, остались позади, и теперь, когда между нами больше ничего нет, я смогу наконец насладиться ароматом королевской розы, предназначенной мне от века...

Мы сходимся, не сводя друг с друга глаз, и с каждым шагом, словно узнавая меня, ее взгляд становится все более ясным, радостным и нежным. Так — один раз в тысячу или миллион лет — начинают сближаться две кометы, чтобы встретиться в точке пересечения своих траекторий... Как все же бедна мысль, высказанная в аналогиях мира, где правит тень, а вечность ходит в придворных шутах!

И вот... меня словно обжигает дыхание космоса... вхожу в гравитационное поле королевы... Елизавета предо мной... Близко... совсем близко... Кажется, мы вот-вот коснемся друг друга губами... И наконец ближе ее нет для меня во Вселенной

больше ничего: она становится невидима для моих глаз... Бафомет тоже ее не видит... Каждым нервом, каждой клеткой моего сознания я знаю, что кометы встретились и свадьба состоялась. Больше мне нечего искать, больше мне нечего обретать... Королева во мне — моя дочь, моя жена, моя мать... Я в королеве — ее сын, ее муж, ее отец... Нет больше женщины! И нет больше мужчины! — гремел во мне величественный хор неземного блаженства.