Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Ничего революционно нового здесь я не предлагаю. Все, кто учился латинскому языку, помнят старые учебные издания, где к «Запискам» Цезаря прилагался очерк римского военного дела, а к речам Цицерона — римского судебного дела и проч. У нас еще в 1934 году Г. Г. Шпет издал комментарий к «Запискам Пиквикского клуба», весь состоявший из систематизированной преамбулы, без единого построчного примечания, и это — до сих пор не имеющее равных введение ко всей английской культуре первой половины XIX века. (Нечто подобное присутствует и в комментариях Н. М. Демуровой к «литпамятниковскому» изданию романа Дж. Остин «Гордость и предубеждение».) Недавно вышел двумя изданиями замечательный комментарий Ю. М. Лотмана к «Евгению Онегину», и каждый согласится, что преамбульная, историко-культурная часть там новее и занимательнее потекстовой. Когда Б. В. Томашевский комментировал стихи Дельвига, насквозь пропитанные античностью, он приложил к нему обычный алфавитный словарь античных (и прочих) имен, но с определениями, извлеченными из словаря Эшенбурга — Кошанского, по которому учились в дельвиговские времена и который, стало быть, давал не «античность вообще», а античность в наборе образных и мысленных стереотипов пушкинской эпохи. Наконец, мало кто помнит, что Б. М. Эйхенбаум, комментируя лирику Лермонтова в первой большой серии «Библиотеки поэта», не дал ни одного примечания к отдельным стихотворениям, а свел весь комментарий в связный текст, описывающий лирический мир Лермонтова в систематической последовательности и, конечно, насыщенный ссылками на отдельные стихотворения, но отнюдь не в порядке их следования в тексте тома. Все это я говорю, чтобы напомнить: нынешний способ подачи комментария далеко не единственно возможный, и для того, чтобы искать новый, есть много направлений.

Я. М. Пархомовский делает мимоходное замечание, что для читателя гораздо удобнее, когда примечания не отброшены в конец книги, а сопровождают текст под строкой. Это тоже святая правда, и можно лишь напомнить, что для сравнительно недавнего времени примечания к классикам по большей части так и делались. Прекратилось это в конце XIX века, когда в моду вошли художественные, эстетские издания, создателям которых не хотелось безобразить благородный текст автора педантскими вмешательствами комментатора. Наши теперешние издания при всем желании не назовешь эстетскими, однако комментарий в них по-прежнему загнан на задворки. А можно ли требовать от читателя понимания «Слова о полку Игореве», когда в нем комментария требует буквально каждая строчка и от каждой строчки приходится бросаться в конец книги и потом обратно?

И еще одна частность. Классики отличаются от обычной беллетристики тем, что они рассчитаны не на однократное чтение, а на перечитывание; интерес такого чтения не в том, чтобы узнать, «что будет дальше???», а в том, чтобы, заранее зная дальнейшее, замечать и оценивать предваряющие его тонкие намеки автора. Часто ли мы перечитываем классиков? Боюсь, что нет: слишком много книг, слишком мало времени. В таком случае задача комментария — в том, чтобы поставить читателя даже при первочтении в психологическую ситуацию перечтения: заранее сообщить сюжет, приложить редакторское оглавление, помогающее ориентироваться в тексте. Сколько вам понадобится времени, чтобы отыскать в «Войне и мире» описание пляски Наташи после охоты? Я помню, что лет тридцать назад вышло несколько изданий «Войны и мира» и «Анны Карениной», где в конце был приложен обзор содержания по главам. Они так и остались исключениями. Я спрашивал толстоведов: почему? Они отвечали: «А вдруг читатель подумает, что это оглавление самого Толстого?» Я бы предпочел начинать заботу о читателе с другого конца. Хорошо еще, что «Война и мир» разделена на части и главы; а если перед читателем «Жизнь Клима Самгина», где и глав-то почти нет? Думаю, что читатель вправе просить о помощи.

Это относится не только к толстым романам. Когда-то мне пришлось комментировать элегии Овидия; ход мысли в них сложен и причудлив, поэтому я сделал то, что делают все комментаторы латинского подлинника: предпослал примечаниям к каждой элегии преамбулу по типу: «Обращение (стихи такие-то), описание своих забот (такие-то), отступление с мифом о Медее (такие-то)» и т. д. Редактор (сразу скажу, что это был лучший редактор, с каким я имел дело за тридцать лет) возмутился: «Это неуважение к читателю: может быть, вы и к „Погасло дневное светило…“ будете составлять такое оглавление?» Я подумал про себя: «а почему бы и нет? всякий ли может пересказать ход мысли в этом много раз читанном стихотворении?» — но, конечно, пришлось отступить, а сведения о плане овидиевских элегий вводить в комментарий обходными маневрами.