Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Стоит ли делать новый перевод, когда есть «кондиционный» старый, который достаточно «подправить»? По-моему, тоже не стоит. Перед революцией у Сабашниковых издавался Еврипид в переводе И. Анненского под редакцией Ф. Зелинского, который «подправил» там много неточностей, а в ответ на негодование наследников Анненского отвечал: я поступал так, как хотел бы, чтобы после моей смерти было поступлено с моими собственными переводами. И вот сейчас в «Памятниках» переиздается Софокл в переводе Зелинского, именно так «подправленный» (правда, гораздо скромнее) В. Н. Ярхо и мною, потому что, хотя существует и более поздний перевод С. В. Шервинского, перевод Зелинского сам по себе уже ощущается как «литературный памятник». Но я недаром оговорился: «по-моему», — официальная точка зрения на это, к сожалению, иная. Десять лет назад в издательстве «Художественная литература» вышел сборник «Историки Греции» со старыми переводами Геродота и Фукидида, очень сильно отредактированными, и это не встретило никаких препятствий; а теперь для той же серии разрешение на исправления в переводах шестидесятилетней давности уже приходится брать с бою.

Есть ходячее представление: для старинных читателей язык старинных памятников был прост и понятен, стало быть, для нынешних читателей язык перевода должен быть тоже прост и понятен прежде всего. Это неправильно. Как сейчас, так и во все века были произведения, читавшиеся «просто и понятно», и были произведения отнюдь не простые и не сразу понятные. Переводить их «просто и понятно» — значит упрощать и искажать. Именно таковы, в частности, «Размышления» Марка Аврелия. Это записи, сделанные только «Для себя» (таков точный перевод их заглавия) и написанные стилем дневника или записной книжки — конспективным, сжатым, скомканным, спешащим за мыслью. Пересказать их с литературной гладкостью — проще простого; в таких изящных пересказах Марк Аврелий и получил известность как «учитель жизни» для многих столетий, таких пересказов немало было и на русском языке (раскройте «Круг чтения» Л. Н. Толстого). Но кто хочет составить представление о настоящем Марке Аврелии — тот пусть читает перевод А. К. Гаврилова в «Литературных памятниках», хоть это и труднее. Да и что значит «труднее»? Я. М. Пархомовский ставит в пример переводчику удачный стиль «Писем к Луцилию» Сенеки, недавно вышедших в той же серии, а мне несколько месяцев назад пришлось отвечать на письмо другого читателя, который корил за неудобочитаемость именно «Письма к Луцилию».

Мы сказали: «Литературные памятники» рассчитаны на квалифицированного читателя. А как же быть с «неквалифицированным», за что ему страдать? И вот тут я позволю себе суждение, для нашего времени, пожалуй, утопическое, но для скорого будущего, надеюсь, вполне реальное. Каждое классическое произведение — такое, которое должен прочесть каждый культурный человек, — должно существовать в нашей литературе в нескольких переводах. В «Литпамятниках» Марк Аврелий в переводе А. К. Гаврилова в высшей степени уместен; но если бы я издавал его в издательстве «Художественная литература», я предпочел бы перевод более легкий и сглаженный, как раз такой, какой нравился читателям прошлого и позапрошлого века. А для массовой серии «Классики и современники» сделал бы такой перевод вдобавок не полным, а сокращенным и, может быть, даже тематически перемонтированным: для общедоступности.

Ничего возмутительного в таких переработках — если они хорошо сделаны — нет. Когда мне было десять лет, я прочел «Отверженных» Гюго в 500-страничном детиздатовском сокращении, и поэтому, когда мне было пятнадцать лет, мне гораздо легче было читать их в натуральном пятитомном виде. А потом мне попалась в руки книжечка 1920‐х годов издания, где те же «Отверженные» были пересказаны всего на 200 страницах, да еще малого формата, крупными буквами и с картинками. И все-таки стиль Гюго в них жил. Это чудо объяснялось, если посмотреть на титульный лист: автором пересказа был молодой К. Федин. Я очень люблю «Гаргантюа и Пантагрюэля» в переводах В. Пяста и Н. Любимова; но я уверен, что пересказ, сделанный для детей Н. Заболоцким, имел больше читателей и, стало быть, больше дал русской культуре. И наконец: есть ли хоть кто-нибудь, кто впервые знакомился бы с греческими мифами прямо по «Илиаде»? Нет, у каждого вначале был Кун или (если он постарше) Штоль или Шваб. А Гомер? Перевод «Илиады» Гнедича гениален, но всякий преподаватель античной литературы знает, как мучаются над его фантастическим языком непривычные студенты. Дайте им промежуточную ступень между Куном и Гнедичем, переиздайте забытый перевод Минского (или, если угодно, Вересаева), и восхождение к высотам культуры станет для них гораздо посильнее и легче.

И наконец — о комментариях. Здесь ни единого возражения против сказанного Я. М. Пархомовским у меня нет. Больше того, я хотел бы развить некоторые его соображения еще дальше.