Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Чем определяется отбор произведений, издаваемых в «Памятниках»? Здесь возможны два подхода. Один — «издание шедевров»: Гомер, Эдда, Данте, «Шахнаме»… Другой — «заполнение пробелов»: если Гомера и Данте читатель может прочесть и в каком-нибудь другом издании, то «Византийскую любовную прозу», «Сагу о Греттире», Грасиана или Тальмана де Рео вряд ли издаст кто-нибудь, кроме «Литературных памятников». Мне лично ближе второй подход; но на практике, конечно, редакции приходится нащупывать среднюю линию между этими двумя путями со всеми выгодами и невыгодами компромиссных решений. Непреложен только один принцип: «чтобы каждое наше издание было в каком-то отношении новинкой», «чтобы оно было хотя бы очень небольшим, но „культурным событием“» (Д. С. Лихачев, с. 19). Сравните «Письма русского путешественника» в издании «Литературных памятников» и в почти одновременном издании «Правды», и вы сразу увидите, что это значит. Я. М. Пархомовский напоминает, что хорошо бы издать «Путешествие из Петербурга в Москву», — и оно будет издано в ближайшие годы, но сколько лет работы понадобилось, чтобы это издание хорошо известного произведения стало культурным событием, об этом мало кто задумывается. Хорошо бы издать и «Историю» Карамзина, — но чтобы это издание было серьезным, нужно все архивные ссылки его обильных примечаний перевести в приложениях на новую номенклатуру, а представляет ли кто-нибудь, как трудоемок и кропотлив этот невидимый миру подвиг?

Что касается тиражей, то они до последнего времени определялись исключительно издательством «Наука» и часто удивляли редколлегию не меньше, чем читателей. Лишь теперь за редколлегией признано право хотя бы рекомендовать издательству желаемый тираж. 140 000 экземпляров «Софрония Врачанского» не должны удивлять никого: бóльшая часть этого тиража пошла за границу, в родную Софрониеву Болгарию. А если «История бриттов» Гальфрида вышла тиражом 100 000, а «Свисток» — 50 000, то не надо забывать, что, несмотря на это, «Свисток» лежал на прилавках значительно дольше, чем Гальфрид: что делать, таков уж читательский вкус и спрос.

Это — о переводимом. Теперь — о переводах.

Есть два уклона в искусстве перевода: один называется грубо — «буквалистическим», другой деликатно — «творческим». Первый насилует русский язык и стиль в угоду стилю оригинала; второй насилует оригинал в угоду привычкам русского читателя. О буквалистическом переводе говорят: «Он непонятен, если не положить рядом подлинник!»; многие «творческие» переводы, наоборот, с виду легко понятны, но если положить рядом подлинник, то становятся сплошным недоразумением. Точный перевод имеет целью обогатить поэтику родной литературы формами, усвоенными из переводимой литературы; свободный перевод имеет целью ознакомить читателя, не владеющего языком, с содержанием произведений чужой литературы. Первый рассчитан, понятным образом, на более квалифицированного читателя, второй — на менее подготовленного. Конечно, на практике все переводчики стремятся нащупать золотую середину между этими крайностями, но отклонения от нее в ту или в другую сторону всегда систематичны. В первой четверти нашего века, когда круг читателей был сравнительно узок, господствующую роль играл точный перевод. Начиная с 1930‐х годов с огромным расширением читательской массы на первый план выдвинулся свободный перевод и дошел в своей «свободе» до таких крайностей, что уже намечается реакция — возвращение к повышенной заботе о точности. Думается, что читательская культура уже «доросла» до этого.

В спорах о том, «какой нужен перевод» (не умолкающих в нашей печати уже лет двадцать), позиция — точнее, тенденция — «Литературных памятников» однозначна: за точный перевод, за возрождение лучших традиций русского переводческого мастерства 1920‐х годов. «Памятники» ориентированы на квалифицированного читателя, который хочет видеть перед собой настоящий перевод, а не пересказ. «Иногда мы предпочитаем стихотворные памятники давать в прозаических переводах, памятуя о том, что плохие стихи дальше отстоят от хорошей поэзии, чем точная ее передача в прозе», — пишет Д. С. Лихачев (с. 20). Так, оды Пиндара и Вакхилида в «Литературных памятниках» ради более точной передачи образов и стиля переведены свободным стихом («рубленой прозой», сказали бы недоброжелатели), а в приложении даны образцы старых переводов, сделанных другими и очень разными методами; и читатель это издание принял. Так, «Дон Кихот» существует в прекрасном переводе Н. Любимова, который переиздается и будет переиздаваться; но «Литературные памятники», готовя к выпуску «Дон Кихота», предпочли ему предыдущий русский перевод 1932–1934 годов, который тоже хорош, но, кроме того, и более точен.