Том 5 (XIII век, литература трагического века)

Исходящу же четвертому лету, и наставши зиме, и нача болми немочи. И опада ему все мясо с бороды, и зуби исподнии выгниша вси, и челюсть бороднаа перегни. Се же бысть вторы Иевъ. И вниде во церковь святаго и великаго мученика Христова Георьгия,[773] хотя взяти причастье у отца своего духовнаго. И вниде во олтарь малый, идеже ереи совлачаху ризы своа. Ту бо бяшеть ему обычай всегда ставати. И седе на столце, зане не можаше стояти от немочи. И воздевъ руце на небо, моляшеся со слезами, глаголя: «Владыко Господи Боже мой, призри на немощь мою и вижь смирение мое, одержащаа мя ныне, на тя бо уповая, терьплю о всихъ сихъ. Благодарю тя, Господи Боже: благая прияхъ от тебе в животе моемь, то злыхъ ли не могу терпети? Яко державе твоей годе, тако и бысть. Яко смирилъ еси душю мою, во царствии твоемь причастника мя створи молитвами Пречистыя твоея Матери, пророкъ и апостолъ, мученикъ, всихъ приподобных святы отець, якоже и тии пострадавша и, угожьше тобе, искушени быша от дьявола, яко злато в горниле, ихже молитвами, Господи, избраньномь твоемь стаде, с десными мя овцами[774] причти». Пришедшю же ему от церкви и леже потомь, вонъ не вылазя. Но болми нача изнемогати. И опада ему мясо все с бороды, и кость бородная перегнила бяшет, и бысть видети гортань. И не вокуша по семь недель ничегоже, развее одиное воды, и то же по скуду. И бысть в четвергъ на ночь, поча изнемогати, и яко бысть в куры, и позна в собе духъ изнемогающ ко исходу души, и возревъ на небо и воздавъ хвалу Богу, глаголя: «Бесмертный Боже, хвалю тебе о всемь! Царь бо еси всим. Ты единъ во истину подая всей твари всебогатьствомь наслажение. Ты бо створивъ мира сего, ты соблюдаешь, ожидаа душа, яже посла, да добру жизнь жившимь почтеши, яко Богъ, а еже не покорившуся твоимъ заповедемь, предаси суду. Всь бо суд праведный от тебе, и бес конца жизнь от тебе, благодатью своею вся милуешь притекающая к тебе». И кончавь молитву, воздевъ руце на небо, и предасть душю свою в руце Божии, и приложися ко отцемь своим и дедомъ, отдавъ общий долгъ, егоже несть убежати всякому роженому. Светающю же пятку, и тако преставися благоверный христолюбивый великий князь Володимеръ, сынъ Василковъ, внукъ Романовъ, княживъ по отци 20 лет. Преставление же его бысть во Любомли городе в лето 6797, месяца декабря во 10 день,[775] на святаго отца Мины. Княгини же его[776] со слугами дворьными, омывше его, и увиша и оксамитомъ[777] со круживомъ, якоже достоить царемь, и возложиша и на сани, и повезоша до Володимеря. Горожаномъ же от мала и до велика, мужи, и жены, и дети с плачемь великимъ проводиша своего господина.

Привезъшимъ же и во Володимерь у епископью ко святое Богородици, и тако поставиша и на санехъ во церкви, зане бысть поздно. Того же вечера по всему городу уведана бысть смерть княжа.

Наутрея же по отпетьи заутрении приде княгини его, и сестра ему Олга,[778] и княгини Олена,[779] черничи, с плачемь великимъ приидоша, и весь город сойдеся, и бояри вси стари и молодии, плакахуся над нимь. Епископъ же володимерьский Евьсегней и вси игумени, и Огапитъ, печерьский игуменъ, и попове всего города, певше над нимь обычныа песни, и проводиша и со благопохвалными песнми и кадилы добровоньными, и положиша тело его во отни гробе, и плакашася по немь володимерчи, поминающи его добросердье до себе. Паче и слугы его плакахуся по немь слезами обливающи личе свое, и последнюю службу створьше ему, опрятавше тело его, вложиша и во гробъ, месяца декабря во 11 день, на память святаго Данила Столпъника, в суботу.

Княгини же его бесрпестани плакашеся, предстоящи у гроба, слезы от себе изливающи, аки воду, сиче вопиюще, глаголюще: «Царю мой благый, кроткий, смиреный, правдивый! Воистину наречено бысть тобе имя во крещеньи Иван,[780] всею добродетелью подобенъ есь ему. Многыа досады приимъ от своихъ сродникъ. Не видехъ тя, господине мой, николиже противу ихъ, злу никоторогоже зла воздающа, но на Бозе вся покладывая».

Провожаше наипаче же плакахуся по немь лепшии мужи володимерьстии, рекуче: «Добрый ны господине, с тобою умрети, створшему толикую свободу, якоже и дедъ твой Романъ свободилъ бяшеть от всихъ обидъ, ты же бяше, господине, сему поревновлъ и наследилъ путь деда своего. Ныне же, господине, уже к тому не можемь тебе зрети, уже бо солнче наше зайде ны, и во обиде всех остахомъ».

И тако плакавшеся надъ нимь все множество володимерчевъ: мужи, и жены, и дети, немци, и сурожьце, и новгородци, и жидове плакахуся, аки и во взятье Иерусалиму, егда ведяхуть я во полонъ Вавилоньский, и нищии и убозии, и чернорисчи. Бе бо милостивъ на вся нищая.