И. В. Грузинов назвал литературный «Суд над имажинистами» и состоявшийся через одиннадцать дней «Суд над современной поэзией» выдающимися литературными вечерами, устроенными в 1920 г. (Мой век, с. 686). Об этих мероприятиях был опубликован отчет (Н. Захаров-Мэнский; газ. «Жизнь искусства», Пг., 1920, 15–16 дек., № 632–633), в котором, в частности, говорилось: «Четвертого ноября Союз поэтов объявил в помещении Большого зала Консерватории “Литературный суд над имажинистами”. Председателем был избран публикой б. присяжный поверенный Соколов. Обвинителем выступил Валерий Брюсов, гражданским истцом — И. А. Аксенов, свидетелями со стороны обвинения — Адалис, С. Буданцев и Т. Левит; защитником Ф. Жиц. Собралось громадное количество публики, переполнившей огромный зал. Судебное разбирательство прошло очень серьезно; обвиняемые и обвинители выдвинули ряд любопытных литературных фактов. “Присяжные” оправдали имажинистов и течение было признано законно существующим...».
О вечере 4 нояб. сохранилось много свидетельств современников, позволяющих воссоздать достаточно полную картину происшедшего. На пятый день после этого события поэт Т. Г. Мачтет записал в дневнике: «...На днях имажинисты устроили суд над собой в зале консерватории и привлекли всю Москву. На эстраде устроили форменный суд с присяжными и адвокатами и ругали на все корки Шершеневича и его друзей. Тут же на эстраде собрались все поэты и литераторы и следили за процессом. <...> Читали стихи Есенин, Грузинов, Мариенгоф, Шершеневич. Их скандальная репутация, безобразия и рекламирование друг друга сделали свое дело, и в зале яблоку негде было упасть. Публика хохотала, шумела, свистела, ругалась, но вместе с тем и слушала с интересом. Особенно мне понравился момент после окончания вечера, когда публика всей массой хлынула к эстраде, на которой стояли имажинисты» (РГБ, ф. 162, карт. 6, ед. хр. 7, л. 72). И. Грузинов в своих мемуарах характеризует тактику, избранную обвинением: «В обвинительной речи, которую произнес Валерий Брюсов, было много иронии. В иронии, и только в иронии, заключалась сила выступления литературного обвинителя. Иван Аксенов также решил построить свою речь на фундаменте иронии, но из этого ничего путного не получилось <...> К концу речи гражданского истца публика стала весело подтрунивать над ним. Есенин заметил недостаток гражданского истца. Учтя слабое место противника, он быстро построил план действий» (Мой век, с. 687). О том, как (в передаче Грузинова) был окончательно посрамлен Есениным гражданский истец («тип, утонувший в бороде») рассказано в наст. изд., т. 6. Грузинов и другие мемуаристы сходятся на том, что решающее значение в вынесении оправдательного приговора сыграли новые стихи, прочитанные поэтами-имажинистами. Г. А. Бениславская особо отмечает Есенина: «...короткая, нараспашку оленья куртка, руки в карманах брюк и совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув назад голову и стан, начинает читать:
Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха <...> Потом он читал “Трубит, трубит погибельный рог!.. ” Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вдруг повскакивали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: “Прочитайте еще что-нибудь”. И через несколько минут, подойдя, уже в меховой шапке с собольей оторочкой, по-ребячески прочитал еще раз “Плюйся, ветер...”» (Материалы, с. 18–19).
Печатается по оригиналу (ГЛМ, изофонд XX века, 48986/2).