Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Скоро же отиде баба, Азона и Медею единых остави в каморе. И утверженным дверемъ полатнымъ от Медеи, у постели чуднаго приготовления в каморе Азонъ седе, Медеи устраяющи. Отверзе убо сокровище свое, некий образ злат, освящен во имя Зевеса, якоже языком обычай бе, Медея изнесе, показа его Азону; многу свету от свещъ горящих, имиже вся камора блистанием велиимъ просвещашеся, сия словеса рече: «Прошу от тебе, Азоне, на сем образе вышшаго Зевеса клятву мне верну подати, да егда мя всею твоея воли издамъ непщеванию и исполнити вся обещанная тебе, не напрасныя веры чистотою тебя мне вечным чистым сердцемъ соблюсти, да кленешися силою божия и чловеческия правды от сего часа мене в супругу восприимеши и да во вся дни живота твоего мене оставити не с кимь умышлениемъ не дерзнеши». К сему же Азонъ говеинымъ лицемъ себе принося, коснувся образу рукою, соблюсти исполнити предреченная вся Медеи кляся.

Но о прелестная мужеская лъжа! Рцы, Азоне, что ти Медея последи сотворити множае возможе, яже своея лепоты всю честь отложи, тебе свое тело и духъ единодушно преда, единыя ради веры обещанные падеся, не внимая своего благородия, ни своего царскаго достоинства величествъ разсматряя, зане твоея ради любве себе наследия скипетра лиши и старца отца безчестна остави, сокровищнаго его собрания ограбивъ, и отчая места оставль, тебе ради избра заточение, предполагая страны чуждия рожденныя земли сладости? Ни ли тя от смертныя пагубы спасе, здрава из вечныя срамоты изня, их же нечто бы здравъ от случая беднаго избыл бы еси, златаго руна не обретъ, возвратитись в Тесалию, студа ради дерзнул бы еси? Отступи бо от своихъ и дастъ тебе и твоим. Иже убо срамъ отринув, клятвы твоея завещание испоругати дерзнулъ еси, да безблагодарнымъ срамомъ оскверненъ, верующую прелстиши девицу, от дому отца отвезши и страха боговъ не брегши, ихъже избралъ еси кленяся презрети, и ей веру изменити не усрамился еси, от неяже толика блага величие тебе восприявшу. Воистинну тебе, безсрамному, посреди прелстивши Медею, поведает историа. Но сие прииде от твоея прелести безлепие, да яко тое же истории чинъ не оставляетъ, яже виною твоего клятвопреступления и ненавидениемъ веры разрушимые твоее, богов нанесшимъ, живот свой безстуднымъ прилучаемъ глаголешися скончавъ, о немъже зде ныне многая сказати оставляется сего ради, яже настоящие беседы существо не соединят.

Но ты, Медея, яже толикихъ хитростей сказуешися просвещением украшенна, рцы, что ти ползова знатие закона звезднаго, имъже глаголется будущая мощно преднаписати? Аще предвидение будущих бывает в них, почто себе толь суетне, толь нечестиве предвидела еси? Нечто, речеши, тебе, много разъяренне любовию будущаго твоего мужа, злых належащих в законех звездных нерадениемъ оставльших? Но известно есть: астрономские суждения безвестны суть, о немже явный образецъ мощне и явне на тебе показуется, яже тебе предвидети темъ никако могла еси. Сия бо суть безвестная яже легкихъ верити истина, поистинне прелщаютъ ложнымъ блуждением, в нихъже никое постизаетъся будущих действо, токмо нечто по случаю приидет, зане единаго Бога есть, въ егоже руце суть положена въдати времена и временем лета.

Что паче? Восприявъ Медея от Азона клятву, оба входятъ в чертогъ, в неизреченной лепоте их, сложивъ ризы и пребывающимъ обоимъ нагимъ, девственныя заклепы Азонъ отверзе у Медеи. И сице всю нощь скончавъ веселою потехою услаждения. Но Медея, аще своея похоти доволство исполнив мужескимъ обниманием и действа блудные, хотимые от Азона, сего ради не отиде искра похоти в ней, но искусными действы после тягчайшая зача зажигания, неже прежде грех содеянный. Сие есть то вкушение толикою прелщая сладостию бедных любителей, иже егда от них боле приемлется, паче желается, егоже ненавидети не может стомах насыщенный, зане сердечная похоть и желание наслаждения беспрестанно в немъ, егда горит сладкое его утеснение, питает похотение.

Уже бо тоя нощи зори приходящи и звездамъ просвещающимся утренняя, егда Медее сими словесы глагола Азон: «Час есть, сладкая госпоже, намъ от ложа востати, да не како нас внезапу объимет свет дневный. Но не вем, любимейшая, аще о моем деле усътроила еси нечто творити. Или аще тобою посем нечто есть строимо, молю любезне, да твоего тайнаго совета мне двери отверзеши, да, тобою наученъ, сие совершу. Зане во отвожении тебе от сего острова, в немъже еси ныне, и во привождении тебе в мое отчество, в немъже могу, всяка скорость мне законснение». Ему же Медея сице рече: «Друже, любезнее мне себе о твоем деле, еже мое сущее дело есть. Полный убо восприях совет избрания в пещи испеченъ и зажженъ во мне. Се убо востанем от чертога, да мне и тебе изообильство буди пригоднее навыкати на сия вся, яже тебе видится, отрядити». Воставше убо от ложа и ризы во мнозе торжестве восприявъ, Медея, отверзши своих сокровищь ларцы, многая из них изнят, яже Азону симъ чином предастъ блюсти.

СИЯ СУТЬ, ЯЖЕ МЕДЕЯ ДАДЕ АЗОНУ