Бяху же у того царя пръвосоветници 5, от нихже един рече: «Ничтоже ино спасеть нас от таковаго нахожения, точию еже остави здешнее пребывание, зане не можем противитися врагом». Другий же рече: «Неполезно есть тако быти, еже о единой победе смиритися и отечество свое оставити и в туждей земли быти и жити. Но в мужство облецемся и уготовимся на брань, и аще когда врази наши нападут на ны, да сразимся с ними. Аще победим их, Богу благодать, аще ли же пакы победят нас, без срама пръвый совет да съвръшим». Третий же рече: «Не добре, о царю, сии глаголють. Но подобаеть нам добре уведати, аще хощут врази наши любитися с нами; и сотворим мирныя почести, и дары послем к нимъ. И сего ради безпечално житье поживем. Присно бо царие о своей земли пекуться и златом съблюдают сущаа под ними». Четвертый же рече: «Недобре совет даеши, но болши есть в тесноте и в беде жити, нежели колико врагом
Начало вражды, яже имамы к выплем, сии есть. Яко некогда собрася всь род птицам и избраху себе, выпля царя, и поставиша его царствовати над ними. Гавран же тамо приключися некый, рече: «Почто остависте честныя птица и не постависте от них на царство, но избрасте смрадныя сия птица, иже и душевную доброту погуби? К сим же безумна есть и немудра, и гневлива, и несоставна, и льстива, и еще же горше есть всех». Сия слышавше, птичий всь род ниизложиша выплеву власть. И яко ниизложен бысть выпль, и рече к гаврану: «Не вем, о гавране, аще сотворих тебе некогда зло некое, яко да таковое воздание на мя покажеши. Но познай, яко древо, аще посечено будет секырою, пакы срастается, и язва стрелнаа исцелеваеть и заглажается. Но язычнаа стрела неисцелена есть, яко косаеться посреди самого сердца. Ибо вода погашает огнь, и яд врачевным былиемъ отгониться. Но злобный огнь присно животенъ есть. Иже ся есть всеял посреде вас и нас, о гаврани, дуб велий будет никогда же искореневаемъ». Сия рек, выпль отъиде, ярости наполнен сый. И раскаяся гавран, и опечалися зело. И оттоле и до ныне вражда пребываеть посреде нас.
Царь же рече: «Разумех о сих. Прочее убо рци о предлежащих, что подобает ныне творити?». Он же рече: «Хощу убо на едине беседовати ти». И повеле ему абие наедине глаголати, он же рече: «Еже о рати, не престаю ти, ни повелеваю быти. Но инако можем успети хитрости некыа, много бо может и хитрость. Судя убо полезно быти, яко да прогневается на мя величество твое всем зрящим. И повели бити мя пред всеми немилостивно, яко окровавити ми ся от множества ран, таже и перия моя да извлекут и опаш, и да поверженъ буду близ древа сего. И егда сие будет на мне, тогда ты отъиди отсуду со всеми своими вкупе, мене же оставите лежати зде». Еже сотворив, царь съ своими отъиде.
Нощию же выплеве къ древу дошедше, не обретоша никогоже, точию бьенаго гаврана лежаща, и сказаша о нем своему царю. Он же приближися к нему и въпроси его: «Откуду еси?» Гавран же рече: «Аз есми онсица». «Где же суть гаврани?» «Не свем. Како бо могу в таковых бедах разумети онех тайны?» Царь же рече: «Воистинну сей пръвосоветник гавраном. Въпросите убо его, коея ради вины таковаа лютаа пострадал есть». Гавран же рече к нему: «Мое злосоветие таковы лютым приплете мя. Егда побежени быша от вас гаврани, совет составиша, и коиждо, елико их разуме, советоваше. Аз же дръзнух о вас и рекох, яко силнейши суть от гавранъ выплеве и благородни, и того ради не подобает противитися им, но миръ искати и дани даяти им. И аще приимуть, о таковых миряться с нами, Богу слава о том. Сия слышавше, гаврани мнеша, яко о вашей ползе беседую таковаа, ярости наполнишяся, таковым осужением мене осудишя».
Сия слышав, царь рече к некоему от пръвосоветник своих: «Что подобает о сем творити?» Он же рече: «Скорее да убьенъ будеть. Избавимся от лукавьства и хитрости его, еже всегда хитрит о нас. Пособие бо нам будет велие убьение его. Глаголеть бо ся, яко иже не радить о своей ползе, егда время получить, иногда бо не возможет получити».