Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Некако положи быти некоему мучителю, злодею и отступнику, отбегнувъшу ему некогда от царя и отшедшю далече в не же вжеле место, и тамо град создавшю высокъ же и великъ столпьем отвсюду утверженъ зело. Посреде же его ископаша ровъ глубок и велик — глубину дажь до дна земьнаго и вяще, в широту же широкъ паче всех широтъ, злосмраденъ и мрачнеиши и теменъ зело, и стража всячьскыя тамо устраяет, смраднейша, увы мне, тыя же и зловонны зело. И по сих, разумей ми, вражий гневъ во всю землю протече; и собра многы зверя и ядовитыя гады, змия же и смоквы, скорпия и ехидны, и прочая от всех по ряду, и сия убо затвори въ мрачнейшем рве на мученье яве якоже тамо человекомъ с нужею хотящим затворятися от него. Луна и звезды никакоже, ни солнце несть тамо, глаголю, в граде вражьи, но мгла часта. Близь града же оного путь бяше народный, и инуду не бе пути еже ити в весь миръ. Имже путем прохожаху вся племена и языци, цесаревы вси врази и друзи вкупе. Прочее, приходяще в руце, и не хотяще, вси отступнику и врагу, мали же и велици, и всех превзмагаше, и всех держаше. Силою убо ручною, нужею и областию связуя руце же и нозе, люте страстоваше и затвореныя вся воряше, и темницю исполни темныя она вся. Не терпяше убо царь неправды сия, намнозе не остави люди озлоблятися, но посла тамо сына своего, глаголя: «Поиди и исхити люди наши вся от руку лукаваго и отступника вскоре». Он же, пришед и ем спротивника, вся ему сломи и кости и жилы и с полумертва створи и недействена того, ископа очи его и зеница очныя; верея и врата низложивъ и затворы скрушив, изять всех яко победник и удолник, — врагы и другы вкупе, — от преисподних и възведе въ горняя всех от глубины, и от узъ убо разреши твердых вся, и на лици земнем ходити остави. И по сих зри ми разсужение добрейшее: другы избра отца своего присныя и, поим сих, отиде к своему отцю въ красную полату и чюднюю ону — еже быти тем всегда съ цесаремъ и веселитися имъ купно с ним в век. Врагы же и нечестивыя остави убо тамо, дондеже изволиться отцю о них подобное, и изречет ответъ праведны о них.

Къ сим ты, госпоже моя, како непщюеши: убо прияша ли и ти некоего благодетельства — нечестивии же и врази глаголю цесаревы, — или не мниться благодати быти? Како любо се? Азъ убо се непщюю спасенье велие еже бо мучителя яти и связати спротивника узами нерешимами, тому же и очи изяти, и от безднъ земных възвести сих, и темница мрачныя, и узы, и затворы, и злосмрадныя воня же, и гады ядовитыя — сих всех злых свободны створити и ходити семо и онамо свободни въ ослабе, не сущю темничнику, не сущим слугам, враг бо погибе со всемъ воиньством крепце.

Аще бо и быти слышала еси, душе, убо быти въ аде, но не суть, якоже первее, в болезнех тяжкых, ниже в нужах, ни убо, ни въ узах нерешимых, но въ ослабе отчасти и в мале покои. Мне убо велико являеться се благодетельстово. Разуме ли всяко реченое, или сумнишися и еще?

Душа: Разумех и домыслихся, и являешися истиньствовати. Всех облагодетель есть по праведному суду: врагы убо мнее, другы же большее. И благодеть сия велика глаголеться от всех добре смыслящих, и есть велика паче зело.

Плоть: Госпоже моя, како разуме реченое гаданье мое? Хощю уведети, аще добре реченая разуме.

Душа: Да слыши, служителнице, раздрешение сих сде. Отступникъ есть спадый Денница, град же, егоже созда, адъ; якоже мню, ровъ глубочайший и темницю его — суть, служителнице, чрево адово, народны же путь — житие се есть, имже ходим мали и велици вкупе; мучительство же вражье и разбойничьство его — смерть, якоже подобиться, яже въсхищает всех, къ аду лютому отпущает абье; а иже во рве гади и лютии звърье, якоже мню, — нестерпимая болезнь, яже тамо есть; царь же — Богъ, и Сынъ его паки избавитель есть Христосъ роду человечьскому; друзи — иже праведнии, нечестиви же паки — врази его, вкупе грешники непщюю; красная же полата, и веселие его, и радость непрестанная Небесное Царство есть.

Плоть: Добре и зело и благоумьне разумела еси реченое мною, госпоже моя и владычице, и благодеть Христу моему! Но вежь, яко притча не по всему имат равное и приемлеться. Елма не бы была притча, якоже рехом, но тожьдьство паче. «Взлегъ, почи, якоже левъ»,[318] — слышала еси патриарха, глаголяще о Христе, господыне. И паки убо в другом: «Срящю тех же, — рече, — яко медведь страшнейши гладенъ зело». Убо приуподобим ли яже зверем сущая вся сде Христови? Ни убо, владычице моя. Но подобает потребное избравшим от сих въ еже приято есть, то прочее убо все оставлено творяще удобь, мимоидемъ сия. Страшное убо лвово и цесарское всприимем, медведя же паки точью мучительное, а не ино что, ихже имат. Такоже и о прочихъ притчах творити, И слыши, господыне моя, яко имам и еще сде мужа свята и премудра — Иоана зелнаго Дамаскина и Мансура[319] — и множае уверишися. Той бо опаснейше яже тамо бывшая научаеть добре и явствене всех. И навыкни, яже рече зде некако на стихи: