Томъ четвертый. Скитанія

Упакъ, однако, и этимъ не удовольствовался и самъ принялся натаскивать въ нашу палатку самые разнообразные предметы: принесъ мѣшокъ муки, куль сахарнаго песку, ящикъ виргинскаго табаку, боченокъ пороху, даже коробку душистаго мыла, которое для насъ было почти такъ же безполезно, какъ и для туземцевъ. Я наотрѣзъ отказался отъ всѣхъ приношеній, тѣмъ болѣе, что наша небольшая лодка и безъ того была перегружена, но Упакъ такъ огорчился, что едва не расплакался.

— Вы, должно быть, не считаете имтунцевъ друзьями, — упрекалъ онъ насъ, — вы, русскіе!.. Берите! Когда я пріѣду къ вамъ, тоже возьму, что будетъ нужно!..

Нашимъ постояннымъ спутникомъ былъ Кашубакъ, маленькій плѣшивый старичокъ, въ поношенной одеждѣ, жившій въ самомъ заднемъ шатрѣ, стало быть, наиболѣе бѣдный во всемъ поселкѣ.

— Возьмите меня съ собою! — предложилъ онъ однажды. — Я одинокъ и любопытенъ. Хочу увидѣть, какъ живутъ люди на вашей землѣ.

— Скучать будешь! — возразилъ я. — Наша земля иная.

— Да! — вмѣшался Упакъ. — Я былъ въ С.-Франциско, знаю!.. Земли мало, людей слишкомъ много, толпа течетъ мимо, какъ вода, и все продается за доллары… У васъ тоже такъ?..

— Да! — отвѣтилъ я съ невольнымъ вздохомъ. Среди этой дикой и ничѣмъ не сдержанной свободы узость городской культуры представилась мнѣ столь же странной и стѣснительной, какъ и моимъ простодушнымъ собесѣдникамъ.

— Безъ платы не пообѣдаешь! — съ негодованіемъ продолжалъ Упакъ. — Берутъ за ночлегъ за мѣсто для сидѣнья, за зрѣлище… Грѣхъ великій!..

И онъ неодобрительно покачалъ головой.

— Ничего, — ободряющимъ тономъ сказалъ Кашубакъ. — Я привыченъ. Я и у «Ледяного» въ гостяхъ былъ и то живъ!..

— Разскажи! — тотчасъ же попросилъ я, предчувствуя одно изъ необыкновенныхъ полярныхъ приключеній, гдѣ боги моря и земли встрѣчаются съ людьми лицомъ къ лицу и дѣйствуютъ съ ними въ равноправныхъ условіяхъ.

«Это было давно! — началъ Кашубакъ. — Еще были у меня жена и дѣти, а лысины не было, и волосы на головѣ были черны. Жену и дѣтей надо кормить. Лѣтомъ это легко, а зимою трудно. Пошелъ я на море промышлять тюленей, прошелъ по береговому льду, вышелъ на морское поле, дошелъ до самаго края, гдѣ вода вольная, ледяные острова плаваютъ и бьются другъ о друга. Увидѣлъ — нерпа лежитъ на льдинѣ и спитъ, бросилъ гарпуномъ, она нырнула и утонула, а поплавокъ плаваетъ. Близко, достать нельзя. И отпустить жалко, дома ѣды нѣтъ. Подумалъ, подумалъ, отбилъ копьемъ льдину, поѣхалъ, какъ на лодкѣ, копьемъ гребу, поймалъ ремень, вдругъ поднялась буря, вѣтеръ съ берега, изломало ледяное поле, унесло меня на льдинѣ въ открытое море… Обвязался я ремнемъ вокругъ пояса, натянулъ концы, замоталъ за выступы льдины, вбилъ въ ледъ копье, стою какъ укрѣпленная вѣха, держусь за древко. Валы бьютъ черезъ мою голову, даже одежда замерзнуть не успѣваетъ. Береговыя горы исчезли, кругомъ нѣтъ ничего, только бурное море…»

Кашубакъ невольно остановился и посмотрѣлъ на море, которое и теперь разстилалось предъ нашими глазами; оно спокойно и грустно дремало въ своей необъятной ширинѣ, и только слабый взводень лѣниво взбѣгалъ на берегъ по гладко укатанному песку.

«Плавалъ я, плавалъ, — продолжалъ Кашубакъ. — Думаю: теперь я умеръ… Вотъ приходитъ въ мое сердце гнѣвъ, досталъ ножъ изъ-за пояса; ткну себя въ сердце, чѣмъ такъ мучиться… Глухіе, немилосердные боги!..

Вдругъ спереди голосъ: „подожди, подожди!..“

Кашубакъ пришелъ въ необычайное возбужденіе, вскочилъ съ мѣста, принялъ ту самую позу, въ какой когда-то стоялъ на плывущей льдинѣ, и пропѣлъ торжественнымъ речитативомъ:

Вышла изъ воды бѣлая голова,
Моржовые зубы, усы изъ водорослей,
Зеленые волосы плаваютъ кругомъ..
„Заткни ножъ назадъ, Кашубакъ!
Еще ты увидишь Имтунскій мысъ,
Твоего первенца, толстощекаго Ипета“…

Вотъ показалась ледяная гора, цѣлый островъ, больше нашего мыса. Притянула мою льдину къ себѣ. Смотрю, дорога. Ступеньки вырублены во льду. Страшно мнѣ стало. Думаю, какіе это жители? если бѣло-медвѣжьи головы, съѣдятъ меня, если моржелицые ползуны, сбросятъ меня въ воду… Нечего дѣлать, оперся на копье, перескочилъ на гору. И ремень въ рукѣ потянулъ, — тяжело. На концѣ ремня нерпа. Обрадовался я. Вытащилъ нерпу, поволокъ за собою, нашелъ пещерку, залѣзъ, освѣжевалъ нерпу, шкуру разостлалъ, снялъ мѣховую рубаху, выжалъ воду, выскребъ ножемъ, опять надѣлъ, и такъ всю одежду; стало мнѣ теплѣе. Поѣлъ тюленьяго жиру, вышелъ изъ пещеры, смотрю, ручей стекаетъ къ морю, какъ на настоящемъ островѣ. Напился воды, опять сталъ человѣкомъ. Пошелъ по острову. Очень большой островъ, вездѣ пещеры, ледяные столбы. Дошелъ я до самой средины. Круглое ровное мѣсто, кругомъ высокія стѣны, все равно домъ, только безъ крыши. Сидятъ двое, блестящіе, большіе, одѣтые въ заячій мѣхъ. Это Ледяной и его баба. Лица у нихъ ледяныя, щеки и губы и вся голова, а глаза закрыты. Сидятъ и спятъ, и ѣды не нужно…