Томъ четвертый. Скитанія

— Старикъ, говорю, отпусти-ка меня домой!.. На что я тебѣ нуженъ! Молчитъ, не слышитъ.

Подошелъ я, толкнулъ его въ плечо. — Отпусти меня домой, слышишь?.. — Гу!.. — загудѣло изъ старика…

— Что, говорю, ладно? А онъ опять: гу, гу, гу!..

Гляжу, поплыла гора и прямо въ ту сторону, гдѣ берегъ.

Ну, думаю, раздобрился старикъ. — Я тебѣ, говорю, три моржовыя головы послѣ отдамъ!.. Молчитъ, спитъ, и жена спитъ. И такъ мнѣ скучно стало, примостился я въ углу и тоже заснулъ. Проснулся, смотрю, берегъ близко, и горы узналъ: мысъ Тесикъ и поселокъ виденъ. На береговомъ льду люди смотрятъ сѣти. Ну, совсѣмъ близко, вотъ тутъ!.. — онъ показалъ рукою возлѣ себя. — Бѣгаю по горѣ, кричу, копьемъ машу, увидѣли. Ну что же, — разумѣется, принесли байдару, выплыли, сняли… Черезъ два дня вернулся и домой, а ужъ мнѣ на берегу посмертную жертву приносятъ. Опять сталъ жить».

«И повалилъ мнѣ въ томъ году промыселъ, моржи, нерпы, пушнина, настоящимъ человѣкомъ сталъ», — заканчиваетъ Кашубакъ скорѣе изъ подражанія сказочникамъ, ибо не думаю, чтобы этотъ жалкій захребетникъ когда-нибудь былъ настоящимъ человѣкомъ.

Ночью пришли два американскихъ парохода. «Безстрашный», маленькій и грязный, передѣланный изъ парусной шхуны, бросилъ якорь за мысомъ, такъ что изъ поселка его не было видно. Онъ торговалъ по преимуществу ромомъ и, узнавъ о пребываніи русскихъ въ Имтунѣ, рѣшилъ, въ ожиданіи болѣе точныхъ свѣдѣній, скромно пристать въ сторонкѣ. Пароходомъ командовалъ Макъ-Кормикъ, американскій ирландецъ изъ Оукленда, старый полярный волкъ, который уже пятьдесятъ лѣтъ преслѣдуетъ китовъ въ этихъ водахъ. Макъ-Кормикъ смолоду былъ удачливъ и «стоилъ» одно время двѣсти тысячъ долларовъ. Десять китоловныхъ пароходовъ принадлежали ему, но одни изъ нихъ погибли отъ бурь, другіе стали негодными, а третьи проданы съ публичнаго торга на погашеніе долговъ. Китовъ между тѣмъ стало мало, и послѣднему жалкому пароходику, которымъ владѣетъ старикъ, не угоняться за ними. А ежегодное снаряженіе стоитъ по меньшей мѣрѣ двадцать тысячъ рублей; поневолѣ приходится пополнять недочеты спиртомъ, который даетъ такіе прекрасные барыши.

«Маріетта» была больше и новѣе, но теперь она имѣла очень ободранный видъ. Ея черные бока были исцарапаны, двѣ лодки и часть рѣшетки на палубѣ изломаны. «Маріеттой» командовалъ капитанъ Сетль, мой пріятель, съ которымъ я познакомился еще въ С.-Франциско. Я, однако, любопытствовалъ посмотрѣть на морского спиртоноса и, спустивъ байдару, направился со всей своей командой въ гости къ почтенному ирландцу. Мысъ круто заворачивалъ прямо около селенія, и въ сущности пароходъ стоялъ совсѣмъ близко. Около парохода было привязано нѣсколько туземныхъ лодокъ; мы привязали тутъ же и свою и поднялись на палубу. Наше появленіе произвело значительный эффектъ. Матросы бросились даже укрывать обрывкомъ паруса пузатые боченки, уже выставленные на палубѣ на соблазнъ туземцамъ. Капитанъ тотчасъ же вышелъ къ намъ навстрѣчу. Это былъ маленькій старичокъ съ краснымъ носомъ и веселыми глазками. Повидимому, онъ не хуже своихъ потребителей зналъ толкъ въ бѣломъ и черномъ ромѣ. Мой долговязый Илья въ мундирѣ и шапкѣ съ кокардой импонировалъ ему больше всѣхъ, и онъ пригласилъ его внизъ въ каюту. Я отрекомендовался, но Макъ-Кормикъ продолжалъ обращаться къ Ильѣ и, убѣдившись, что онъ не понимаетъ по-англійски, прибѣгнулъ къ моему посредничеству.

— Скажите русскому чиновнику, — попросилъ онъ меня съ видимымъ волненіемъ, — что я сейчасъ уйду. Пускай онъ только оставитъ меня въ покоѣ.

Мнѣ стало смѣшно. «Русскій чиновникъ» все время только и мечталъ о томъ, чтобы попробовать американскаго рому. Въ концѣ концовъ я объяснилъ почтенному капитану истинныя цѣли нашего путешествія.

— Такъ вы только ученые? — недовѣрчиво спросилъ Макъ-Кормикъ. — Кто же этотъ человѣкъ съ пуговицами?..

— Камчатскій казакъ!

— Казакъ? — подозрительно переспросилъ Макъ-Кормикъ.

Въ самомъ словѣ для него звучала опасность.

— Я объяснилъ, какъ могъ, положеніе моего казака, но Макъ-Кормикъ думалъ о другомъ.

— Буду говорить прямо, — сказалъ онъ черезъ минуту. — Если бы меня схватили на берегу, что со мной сдѣлаютъ! А?.. Сошлютъ въ рудникъ и заставятъ работать подъ землей?..

— Не могу ручаться въ противномъ! — отвѣчалъ я невозмутимо-серьезнымъ тономъ.

Макъ-Кормикъ окончательно упалъ духомъ.

— Не лучше ли мнѣ уѣхать? — сказалъ онъ печальнымъ тономъ. — Какъ вы думаете?

Я съ готовностью подтвердилъ, что такой образъ дѣйствій былъ бы наиболѣе благоразумнымъ.

— Ну, такъ я велю развести пары! — заключилъ онъ, выходя изъ каюты.

Мы поднялись на палубу и стали разговаривать съ туземцами. Они стояли стѣною у шканцевъ и жадно смотрѣли на завѣтные боченки.

— Ахъ, водка! — говорилъ одинъ съ восторгомъ, — хотѣлъ бы я быть мышью, прогрызъ бы ходъ внутрь, опился бы, утонулъ бы въ водкѣ!..

Макъ-Кормикъ тоже появился на палубѣ. Онъ, повидимому, изрядно хватилъ для храбрости, и теперь его глазки смотрѣли какъ ни въ чемъ не бывало.