Томъ четвертый. Скитанія

Вотъ и Русская Кошка. Она протянулась передъ лиманомъ на тридцать верстъ узкой полосой, загнувшейся къ западу, какъ крендель. У насъ нѣтъ терпѣнія объѣзжать ее. На самомъ узкомъ мѣстѣ мы пристаемъ и перекатываемъ байдару вмѣстѣ съ грузомъ на другую сторону при помощи большихъ тюленьихъ мѣховъ, наполненныхъ воздухомъ и замѣняющихъ катки. Мы попали въ узкую бухту, закрытую островами и спокойную какъ озеро. Здѣсь не бываетъ прибоя даже въ сильную бурю, и только приливъ утромъ и вечеромъ медленно всползаетъ на берегъ и медленно сбѣгаетъ внизъ. Однако продолжать путь нельзя, ибо отливъ уже начался: соленая вода стремится изъ лимана въ море вмѣстѣ съ рѣчнымъ теченіемъ, и наши весла недостаточны, чтобы бороться съ этой двойной силой. Двое сутокъ мы не спали, наши лица почернѣли отъ грязи, глаза воспалены отъ ѣдкаго пота, руки надергались и онѣмѣли отъ веселъ. Мы ложимся на сухой песокъ, не давая себѣ труда развернуть постели, и засыпаемъ мертвымъ сномъ.

Еще два переѣзда съ косы на косу поперекъ глубокихъ бухтъ, изрѣзавшихъ берега лимана.

Вотъ передъ нами Алюмка, четвероугольная скала, которую Великій Воронъ бросилъ въ воду, чтобы морскому богу Кереткуну было на чемъ присѣсть на обратномъ пути изъ рѣки Анадыра. Теперь на Алюмкѣ сидятъ только птицы: урилы и чайки.

За рѣкой показался мысъ Александра, похожій на большую бурую черепаху, подъ нимъ, какъ легкая тѣнь, всплыла стрѣлка, гдѣ расположенъ русскій постъ. Мы гребемъ изъ всѣхъ силъ, весла трещатъ, шкармы угрожаютъ сорваться съ мѣста. Стрѣлка обрисовалась ясно и стала твердой землей. Одно за другимъ всплываютъ зданія. Вотъ земляная казарма, высокая метеорологическая будка, товарный складъ съ флюгеромъ на верху, бѣлая палатка моей жены, чукотскіе шатры. Почтоваго парохода нигдѣ не видно, онъ, по обыкновенію, опоздалъ. Но надъ казеннымъ домомъ развѣвается флагъ. Значитъ, начальникъ уже пріѣхалъ. На берегу собралась насъ встрѣчать цѣлая толпа: казаки, анадырщики, чукчи. Три человѣка съ ясными пуговицами стоятъ впереди и направляютъ на насъ бинокли. Казаки стрѣляютъ изъ ружей.

Лодка пристаетъ противъ казармы. Она кое-какъ сбита изъ прогнившихъ плахъ, со всѣхъ сторонъ завалена дерномъ и заросла густой травой. Она больше похожа на широкій земляной бугоръ надъ братской могилой, чѣмъ на человѣческое жилище. Съ одной стороны бугра прилажены сѣни, обитыя чернымъ толемъ.

— Добро пожаловать!

Казачій урядникъ стоитъ передъ открытой дверью и указываетъ рукой на высокій порогъ, почернѣвшій и избитый, какъ будто изгрызенный зубами.

Это порогъ русской культуры въ сѣверо-восточной Азіи.

Анадыръ, 1901.

Домой

Второй разъ я подъѣзжалъ къ Петропавловскому порту на манчжурскомъ пароходѣ. Цѣлый годъ прошелъ въ непрерывныхъ скитаніяхъ по сѣвернымъ пустынямъ во славу этнографической науки. Я сдѣлалъ нѣсколько тысячъ верстъ на собакахъ и въ лодкѣ и за всю зиму ни разу не жилъ на одномъ мѣстѣ дольше трехъ недѣль. Въ октябрѣ мокрая пурга чуть не зарыла насъ на Среднемъ Анадырѣ; въ январѣ сухая метель держала насъ въ осадѣ на вершинѣ горнаго перевала въ Сѣверной Камчаткѣ; въ мартѣ мы попали въ густой снѣжный «убродъ» у рѣки Опуки и выбирались изъ него на лыжахъ три недѣли по поясъ въ снѣгу, соображая дорогу по солнцу и по теченію рѣкъ, какъ дѣлали это старинные казаки; въ іюнѣ прибои Сѣвернаго моря выбрасывали насъ на прибрежный песокъ и заставляли просиживать долгіе дни у каждаго скалистаго мыса, подъ утлымъ кровомъ кожаной лодки, опрокинутой вверхъ дномъ. Годъ выдался плохой, люди умирали отъ кори и отъ инфлуэнцы, олени падали отъ безкормицы, торжки и сугланы свелись на нѣтъ; намъ приходилось самимъ отыскивать уединенныя стойбища на просторѣ моховыхъ пустынь и глухіе поселки въ глубинѣ приморскихъ ущелій.

Культурныя привычки исчезли. Недѣлями нельзя было умыться, ибо не было топлива, чтобы натаять лишній котелъ снѣговой воды; питаться приходилось тухлой тюлениной или сырой моржовой кожей, дѣлить съ собаками заплѣсневѣлую сушеную рыбу, жить «съ ружья» или сидѣть голодомъ.

Интересы цивилизованной жизни стушевались. Французская выставка, даже китайская война, все отошло куда-то далеко, какъ будто провалилось на тотъ свѣтъ.

Зато я разыскивалъ формы спряженій полуисчезнувшаго камчадальскаго языка, собиралъ каменныя орудія у керецкихъ троглодитовъ на рѣкѣ Хатыркѣ и черепа азіатскихъ эскимосовъ, во множествѣ вымершихъ съ голоду двадцать лѣтъ тому назадъ; дѣлалъ гипсовыя маски и деревянные ящики для укладки коллекцій, снималъ фотографіи, набивалъ чучела, записывалъ пѣсни на фонографѣ. Вокругъ меня былъ кругъ интересовъ, искусственный, если угодно, и чуждый непосвященному міру (кромѣ нѣсколькихъ хранителей музеевъ), но зато самодовлѣющій и пока, до поры до времени, не нуждающійся во впечатлѣніяхъ «съ того берега».