Тополь цветет: Повести и рассказы

У Пицунды, где у подножия солнечных небоскребов выходили на берег могучие сосны, уже стояли девять судов. Неспроста, конечно, стояли. Мы тоже следили за поверхностью моря, но нигде ничего не показывалось. Только резал грудью воду красивый и гордый «Лед» — все равно вся добыча будет его! Некоторые суда позаметывали, очевидно, на пиламиду, другие продолжали бегать, искать.

Покрутившись малость, капитан приказал идти дальше. Он неторопливо двигался по кораблю, а мне казалось — нервничал и спешил наскочить на рыбу. Скорей бы уж!

Вдруг что-то сверкнуло впереди на воде — и раз, и два, даже я увидала.

— Поля!! — гаркнул капитан матросу, лежавшему на животе на крыше капитанской рубки.

— Я вижу! — захлебнулся матрос. — Вижу!

— Давай аврал! Давай телефон!

Зазвенело, забренькало по кораблю: пиламида! Из кубриков высыпала команда — разноцветье рубах и голов ринулось к борту. Подтянули баркас, мотавшийся сбоку, двое прыгнули в него: пиламида!

Заглушили машину. Баркас качался поодаль, рыбаки гуртом изготовились на брезенте, на сетях. От напряжения ломило глаза.

Капитан на рубке всматривался в воду.

— Попряталась, каналья! Но постоим, она покажется! Села и не подымается, каналья! — бухал он оттуда.

— Подымется, — обнадеживали с палубы.

— Неплохо бы это всю ее приголубить!

Время шло, и на сетях смущенно вздыхали. Наконец кто-то встал и громко сказал в мою сторону: «Вот так, с приветом!» Не оглянувшись, я двинулась вдоль палубы.

Получив вчера на КП допуск на рыболовецкую флотилию, мы с Сашей явились вечером на берег и сели на песок вблизи того места, где к морю, словно речка, выливалась улица, обсаженная кустарниками ларьков и мелких мастерских. Здесь уже не было отдыхающих, купались после работы горожане и колхозники да визжали девчонки, затаскивая друг друга в одежде в море.

К берегу причаливали баркасы стававших на ночь на якорь судов. Матросы выпрыгивали на берег, баркасы угонялись обратно.

Саша заговаривал с моряками. Они были непрочь прихватить писателя на борт, даже загорались, но, узнав, что меня, принимались юлить, вилять и, изловчившись, удирали.

Меня знобило. Сидя на холодном песке, безуспешно натягивая на колени подол, я сердилась: «Вырядилась! Волосы по плечам, спина настежь и эти вензеля на платье…»

— Возиться не хотят, — уныло говорил Саша, высматривая подходившие суда.

Когда на берег сошли Кулеш и Ванюшка — Иван Сергеевич и услыхали, в чем дело, они переглянулись.

Ванюшка мигнул Кулешу:

— Рискнем, да?

Глазки того так и вцепились в убийственные вензеля:

— Что, никто не берет?

— Да, ловчат чего-то, — я посмотрела в лицо ему, обожженному ветром. — Платье не нравится! И вообще… — И отвернулась к морю, чтобы им легче было уйти.

— Верно, баба на корабле — удачи не жди, — гукнуло мне в спину. — Несознательный народ! Уж вы извините их. Канальи. Завтра в четыре утра покричите отсюда сто десятому.

В тихом рассветном утре стояли мы с Сашей на мокрой гальке и, сложив ладони рупором, выкликали:

— Сто деся-атый! — И все не верили, что вышлют шлюп.

…Солнце крепко припекало. Облака ползали по горным склонам, и тени от них тоже ползали. Мы бежали по той же солнечной дороге, только в обратную сторону. Море перед глазами вдруг стало рыжим, синева держалась на горизонте, но вскоре снова пошла накатывать, и я поняла, что это и вправду пресная вода заносчивой речки не желает сливаться с морской, — моряки еще терпеливо объясняли то, в чем предполагали интерес для меня. Сама я старалась меньше спрашивать и только вглядывалась в море. А море показывало мне языки — сотни, тысячи языков.

Заполдень судно пришвартовалось к такому же неудачнику, и матросы обоих сейнеров купались, ныряя прямо с бортов, валяли дурака в воде и ловили рыбу на удочки.

В полчаса натаскали они на метровую сковороду мелкой, отливающей чернотцой рыбехи.

— Товарищ капитан, покушать надо бы, а то ведь и похудать можно! — Двое парней, загорелых впрозелень, в упор, с ехидством, разглядывали меня.

Капитан хохотнул: «Хороша, пойдет» — и подмигнул им вслед: «Вот канальи!»

А мне вдруг стало скучно, заныло под ложечной, захотелось домой, и вся эта затея с очерком показалась пустой, утомительной, никому не нужной, а сама я — обременительной людям, которые до конца дня теперь должны разговаривать со мною, объясняться, общаться…

И в это самое время родилось — едва ли не в небе! — урчание моторного катера. Стремительно нарастая, звук взвился за самым бортом и заглох. А через минуту в сопровождении капитана в облаках изумленных матросских взглядов на шлифованных шафранных досках палубы возник огромный, непроглядно черноволосый и черноглазый, оттененный бачками и усами, в ловком, даже шикарном костюме кремовой шерсти — Тариэль, немного отяжелевший от любви и забот своей Нестан-Дареджан.

Под брезентом, растянутым над палубой на время обеда, раскинувшись перед сковородкой с зажаренной рыбой и бутылкой жаркого коньяку, он опять будил во мне смутные образы ленивого, роскошного Востока. Солнечный помидор, затененный тентом, сходил в его руке за яблоко Асмодея.