Тополь цветет: Повести и рассказы

Тариэль оказался директором рыбоконсервного завода, которому совхоз поставлял продукцию. Он случайно попал на наш сейнер, случайно наткнулся на нас, случайно прихватил коньяк и, конечно, непосредственной была наивность, с какой звал он покинуть корабль и отбыть к нему на завод. Вот где мне предоставят материал, не то, что эта дохлая флотилия — шашлык без перца! Там и техника, и рыба! А люди — дружина барсов! И, вообще, тут умеют быть по-королевски гостеприимны, а если к тому же еще и короли… и пусть даже рыбные…

Я слушала плохо, не желая вникать в то, на что не была нацелена. Вот так со мною всегда… Отговариваясь, ленивенько возражала рыбному королю, приговаривая про себя: «Ну, Тариэль, ну, Тариэль!» Саша — тот готов был следовать за Тариэлем. Кулеш вежливо поддакивал, а глазки на алевшем рыхлом лице вонзались в меня насмешливо испытующе.

— Ай, рыбка! — говорил Тариэль, обсасывая кости. — Подумать только — могли и не попробовать! Молодцы твои мальчики, капитан. — Он выговаривал «малчики». — Хорошие мальчики, догадливые.

— Мы все тут народ догадливый, — улыбнулся капитан со значением.

Оба они улыбались, полулежа друг против друга — два хаса, два чинара. А во мне желание подыграть капитану боролось с необходимостью покориться обстоятельствам.

Но тут-то снова и явились двое, загорелых в прозелень, и торжественно преподнесли мне морского черта. Черно-зеленая мерзость, отвратительно толстая и гладкая по-змеиному, с наглыми глазами и резцом на загривке, была явно портативным драконом, уменьшенным в целях затруднительности нынешнего драконьего бытия. Я искала подвоха в добродушных мордахах бесенят — и не нашла. Пришлось взять черта, которого бросили для безопасности в ведро. И даже вежливо и улыбаясь сказала «спасибо».

Думаю, черт и решил дело…

Прощался рыбный король (или консервный?) любезнее, чем здоровался. Галантен он был до конца. Только раз почудилась мне злорадная ухмылка в черных усах — будто уже сговорился с богом о моем наказании.

Проводив его, разморенные, все завалились спать. Спали долго, испытывая мое терпение.

Зачем я осталась? Не будь меня на корабле, они не спали бы. Им было бы некогда. И дело не в горящем очерке. У целой команды пропадал рабочий день, пропадал заработок.

Напрасно Ванюшка — Иван Сергеевич, заглядывая мне в лицо, опаленное, припухшее и оттого, верно, несчастное, говорил, что это не беда — таково уж рыбацкое счастье, что другой раз в один день столько наловится, что на всю зиму заработков хватит («Да?»).

Я хотела сама увидать такой день. Он был как легенда, которой никогда не обернуться настоящим. Я соглашалась на хвостик такого дня. Хотя бы после пяти часов, когда солнце загустело и на черной зелени воды сходились и расходились тяжелые, масляные лужи бликов. Но сколько бы ни всматривалась в них, стараясь угадать живое серебро, сколько бы ни бегала в рубку запрашивать хваленый аппарат типа «Окунь» — одно мрачное море, изрытое, как картофельное поле по осени, шевелилось вокруг, и было сильное подозрение, что эхолот подводит: вышел из строя или саботирует, и теперь вот из-за него я заставляла хороших людей поверить в дурацкую примету. Дрожала палуба, дрожало сердце, в голове гудело. Саша, уморившийся, укачавшийся, смирно сидел на свернутом канате и глядел на приближавшуюся Гагру — угрюмые, горбатые складки земли опять упирались в берег.

Я не выдержала и, прощаясь, извинилась перед командой, обступившей меня.

— Ну, что вы! Это ничего! Наверстаем!.. Поедемте с нами завтра! — на меня смотрели серые, карие, голубые глаза — одинаковое улыбчатое смущение высвечивал в них закатный луч, — и кто-то все совал мне в руку морского черта, пристроенного на палку.

Ванюшка — Иван Сергеевич суетился тут же и тоже приглашал еще раз испробовать счастья.

— Да уж, подвел ты нас, друг, — сказал и Кулеш и, нахмурясь, принялся объяснять, куда отнести какую-то бумагу, сойдя на берег. Обернувшись ко мне, посмеиваясь, проговорил: — Жалко, не придется нам почитать, как вы пишете…

— Извините… — Я все ждала, не соврет ли и он, не пригласит ли. Мне так хотелось, чтобы соврал, — не знаю, для чего…

Земля качалась, словно палуба, и мы с Сашей все старались ступать твердо. Я не могла поднять голову: казалось, горы опрокинут меня.

Не переодеваясь, пошли в столовую — слава богу, ужин не прозевали.

Над сверкающими тугими скатертями все те же красиво загорелые лица, умело подчеркнутые платьем, беспечные, выхоленные, даже морского черта не увидавшие за день!

— Саша… Махнем-ка завтра на рыбоконсервный, а?

Мне сделалось вдруг весело… Не потому ли, что, пробираясь меж дворами по пустырю, мы бросили морского черта в бурьян…

1972

НАД РЕКОЮ

Странное чувство пустоты и утраченности охватывает меня, когда попадаю в знакомые места после долгого перерыва. Прежде такое называлось, наверное, «тихой грустью».