Тополь цветет: Повести и рассказы

— А-а… очиститься хочешь? Перед батькой — перед маткою?.. перед людьми? — вскрикнула она. — Ну, давай, давай. Уходи. Уходи сейчас же!..

Ее забило. Она закричала, бросила ему шапку в ярости.

Он схватил стеганку, шапку и пошел. Хлопнула тяжелая дверь. А она бегала, задыхаясь, по дому, плакала и чего-то еще кричала, обидное для него и для себя. Потом погасила свет и легла.

Ветер бился в стены, пел, надрывался, замирал и снова набирал силу. Из пазов, из-за наличников задуло. Если бы не знала, что на улице тепло, поверила бы, что бесится вьюга — так завывало и свистело в углах, сквозило в подоконники. Полы, и воздух в избе, и постель все же остудились.

Отрезвление приходило медленно. «Господи, какой дурак-то, — шептала она про себя, — мне и не надо бы ничего, приласкал бы маленько — и ладно, столько ласкал, а тут — не надоть больше, не надоть…»

Согреваясь в холодной постели, она прислушивалась к ветру: «И чего теперь надует? Пора, пора бы уже снегу лечь…»

Села, замучившись вертеться с боку на бок. «Ну и ладно, дурачок, одна проживу. Что я, не проживу?» — сказала вдруг себе.

И уже спокойно подумала, что в странной тяге ее к Степану и было ожидание Юрки — в нем, в Степане, она и предчувствовала его. Эта мысль особенно успокоила, даже утешила ее, словно расставив в жизни все по местам. «Он, как и Степан, смирный, податный», — вспомнились слова Клавдии Ледневой.

— Такого бы парня, да в хорошие руки… — рассуждала она, ломая себя. И вдруг всплыло, как в бреду: «Вера Пудова вон одна живет, домик — колечко, а ребеночек — что ж… Да нет, он не осмелится подойти, а Вера — гордая сильно. Будет еще какого счастья ждать, а оно — вот оно, счастье-то… И мимо, мимо…»

Ветер не унимался, шумел ветлами, гудел в проводах, в проулках, обдувая до белизны гнилой лист, покрывающий землю, высушивая дороги.

А по шоссе уже побежали машины. Первый, должно быть, рейсовый — еще в кромешной тьме черкнул светом по потолку, за ним «Кубань» — остановилась — и всхрапнула, отчалила, потом молоковоз, за ним легковушка — как шикнула — прошла, трактора потянулись, громыхая прицепами, протаракал мотоцикл, и пошли, пошли — на целый-то день бега…

ТЫ МОЯ ЖЕНЩИНА

1

В ее кабинете шел ремонт, потому они стояли посередине гулкого вестибюля старой больницы с доисторически высоким потолком и холодным цементным полом. Из-под локтя мужчины, неотрывно смотревшего на Лидию Васильевну, ей были видны у дубовой скамьи два красных помпончика, четыре одинаковые коричневые коленки, четыре башмачка и сколько-то ручек — в глазах у нее двоилось. Башмаки, коленки и помпончики весело шевелились, и тем неестественнее казались покрасневшие глаза и дрожащие губы мужчины.

Ей было бы легче, если бы он кричал, матерился, поносил бы ее, больницу, врачей-коновалов, но он молча выслушал объяснение, как все произошло и когда можно забрать тело, молча кивнул и пошел.

И тотчас помпончики и башмаки разделились и запрыгали по обе стороны мужчины, и Лидия Васильевна подумала: «Какой молодой муж был у больной и какие еще маленькие дети. Ну да, и в истории болезни указано, что близнецы. Мальчики или девочки? Мальчики или девочки… То есть, это она была, а они есть».

Прошла в ординаторскую «общей хирургии» и встала к окну. Два помпончика по обе стороны мужчины, сходившего со ступеней подъезда, кивали ей. «Его и мужчиной-то не назовешь, — думала Лидия Васильевна, — так, мальчишка, отрастивший усы. Даже плаща не надел, хотя уже вон как похолодало. Пиджачишко дешевенький, а туда же, со шлицей…»

Она стояла перед окном, по привычке уперев руку в бок, и по-русски круглое, по-русски красивое лицо ее с темными прямыми бровями — даже раздражающе красивое, потому что существовал необъяснимый контраст между ним и белой строгостью ее одежды, — сохраняло расстроенно-обиженное выражение.

Резко обернувшись, она заметила усмешку на лице палатной сестры, нёизвестно по какой причине застывшей в ординаторской. Оба находившихся тут хирурга сосредоточенно строчили в журналах и, конечно же, к усмешке сестры не имели никакого отношения.

Против воли голос Лидии Васильевны взвился под потолок:

— Так что тебе, Зоя?

— А ничего, — преувеличенно внятно произнесла Зоя, блеснув длинными зубами. Она повернулась, и неуклюжие крепкие ноги в туфлях на каблуках сверкнули загаром.

— Вернись на минуту! — Лидия Васильевна удержала дыхание, приходя в себя. — Вот что, — проговорила так же преувеличенно внятно, только большие серые глаза под прямой линией бровей насмешливо прикрылись: — Я понимаю, ты делаешь ставку на свои ноги, однако халат тебе придется удлинить — у нас не дансинг!

Зоя поджала губы и вышла.

— И каблуки отставить! — послала вдогонку Лидия Васильевна.

Розовый, в веснушках, яйцевидный череп, который свидетельствовал, что его хозяин был когда-то неимоверно рыж, шевельнулся справа от нее. Хирург Геллер, выдвинув из-за стола костлявый торс, разложился наподобие складного метра, подошел, дотронулся до ее локтя:

— Сегодня у всех выдалась трудная ночь…