Тополь цветет: Повести и рассказы

Она смотрела на него отчужденно. Круглое, обычно свежее, лицо было словно измято усталостью. Кожу вкруг крупного красивого рта стянули морщинки. Серые глаза казались меньше. Светлые волосы, забранные в узел над самым теменем, сегодня не молодили ее. И губ она не накрасила…

— Ну вот, какой-то шиз придумал страшное слово, и ты перепугалась насмерть. Все психиатры сами ненормальные, я убежден. Ты же справилась с перитонитом?

— Я без психиатра знала, как это называется. Уже неделю до того у меня дрожали руки и ноги, с того момента, как учительница Никиты заговорила о здоровой обстановке в семье! О необходимости здоровой обстановки — ты еще сказал, что нужно сделать скидку на категоричность молодости… А он только подтвердил мое предположение. И не «какой-то», а уважаемый доктор… Перитонит! Конечно, во время операции мобилизуешься… Я и потом сделала все возможное… Но… но иначе, чем неадекватной реакцией, это… что у меня… не назовешь. Понимаешь, после операции она жаловалась на боль, и ей снова давали обезболивающее… Первые сутки еще действует наркотик и картина завуалирована… клиника смазана… а там, в животе, накапливалась кровь… По-видимому… да, конечно, я недостаточно туго затянула лигатуру!.. — выговорила она то, о чем думала дни и ночи.

И принялась объяснять, как она выражалась, «на пальцах», что произошло.

Червеобразный отросток вынимают вместе с кишочкой (со слепой кишкой — она всегда говорила «кишочка»). Вот под червеобразным отростком серозный листок, на котором он держится, — брыжейка. (Она изобразила ладонью листок.) Сосуды брыжейки пережимаются, под зажим проводится шелковая нитка, зажим постепенно снимается, нитка затягивается — так перевязываются сосуды. Если недостаточно крепко затянута шелком брыжейка, возникает кровотечение… Мысленно она снова проходила операцию, как делала это всю неделю.

— И тогда на стол!.. Надо было снова на стол, на другой же день…

Она не сказала, что не сразу решилась повторно оперировать. Да это и не так. Просто не сразу поняла, что оперировать необходимо. Что ж, при повторной операции не всегда удается спасти больного — не только ей. Но у нее дрожали руки и ноги, постоянно дрожали, прямо тряслись, хотя никто не замечал, и было вот это самое состояние крайнего напряжения — неадекватной реакции на окружающее… Из-за него она слишком поздно распознала осложнение…

— Я помню, что было со мной, когда во время паводка прорвало коллектор, в который запустили последнюю речку, — заговорил, прищуриваясь в прошлое, Безуглов. — Там, понимаешь ли, две железобетонные секции, смонтированные на основании с общим уклоном к Оби. «Рабочая» секция одна, а вторая рассчитана на ввод в такие вот аварийные периоды…

Лидия Васильевна любила слушать, когда он говорил так, вспоминал, анализировал, что приходилось пережить на стройке. Он ухитрялся делать это в самые, казалось бы, неподходящие моменты, и она оставляла все и слушала. Говорил он увлеченно, как-то прислушиваясь к себе и в то же время интересно и неожиданно увязывая события. Сейчас она почти не слыхала его. Сквозь туман мыслей донеслись слова: «Я тогда действительно мог этого не сделать, хотя весь был в деле и состояние было нормальное…» — и она подумала почему-то, что он прячется за слова, а может быть, и всегда прятался, — подумала спокойно, почти равнодушно, потому что в ту минуту видела близко-близко гладкие скулки молоденькой женщины и сомкнутые посиневшие губы, вдруг обтянувшие челюсть.

Она опустила окно и судорожно хлебнула воздуха… Как бы заставить себя не думать об этом? Тогда о чем же? Да, о доме… То есть у нее был дом, но типичный дом одинокой женщины и ее ребенка, хотя Никита уже привязался к Безуглову и желал, чтобы Безуглов вошел в их дом насовсем.

Он не собирался брать его «в отцы», как заявил недавно, но взял бы для матери: по утрам не вдвоем, а втроем пили бы кофе и она надевала бы всегда свой нарядный фартук; она не злилась бы и не тускнела, когда Безуглов не мог объявиться вечером, а особенно в праздники; ну и, конечно, неплохо бы иногда втроем пробежаться по лесу на лыжах (на пару-то мать не вытащишь!), так же, как неплохо собирать самолет по проклятой американской схеме с Безугловым — у него голова!

У Безуглова голова, а у Никиты сердце, Никита все же человек — это Лидия Васильевна знала и тайно гордилась сыном, его отважной душой, любовью к книгам, способностью к языкам, одержимостью автомобилями, вообще его несусветной еще детскостью при остреньком умишке, но на людях говорила: «мой недотепа», «мой дурачок», — несообразные поступки Никиту тоже отличали (отказался отвечать на уроке, потому что поссорился с соседкой по парте, выбил окно, потому что кого-то несправедливо наказали), и, квалифицируя по ним натуру сына, Лидия Васильевна только наполовину была искренна.