Тоска по Лондону

В очередной фазе приближения к Кирюшке я коварно планировал напольные военные игры. (В пятнадцать лет мы все еще играли в напольные игры!) В них преимущество мое было несомненно, и это поставило бы Светозарного ну уж по крайней мере в равное положение на срок более длительный, чем это удавалось иным до меня. В качестве резервного варианта я рассматривал не модель наши(немцы, а индейцы(белые, хотя и с танками. Танки в этой модели были уязвимой деталью, но за время войны я уж так привык оперировать подвижными соединениями, без них воевать было бы скучно, и я надеялся, что Кирюшку увлеку и применение танков оправдаю, у меня и конструкция была, простая и надежная, из двух нитяных катушек с рычажным приводом на резинке из трусиков, а в доводах я был уверен, что не подведут.

Подвела жизнь. И как-то слишком уж круто.

Теперь, процеженное десятилетиями, устоявшееся впечатление о Кирюше — самобытнейшая личность. Быстрый, остроумный, он был на редкость одарен, к тому еще и трудолюбив. Люди такого замеса входят в историю. Знания его удивляли капитальностью. В растениях и насекомых он был гигант. В камнях послабее. Знал, конечно, состав гранита и мог отличить исландский шпат от полевого, но недра его не волновали, он весь был в тайнах органической жизни, весь на поверхности земли.

А меня влекли глубины. Уже тогда я смотрел на шарик, как на гигантское живое существо. (Это теперь оно стало маленьким и беззащитным.) Священный трепет охватывал меня, когда я читал о вулканах и землетрясениях, об этих таинственных движениях, диафрагмальных содроганиях Земли. Я был — и остался (при почтительном убеждении, что, если бы Он создал одну лишь Землю с атмосферой и облаками, а на ней лишь безжизненный ландшафт, горный, морской или пустынный, но с восходами, закатами, ураганами и прочими феерическими явлениями, то это было бы чудо из чудес и этого было бы довольно, чтобы без конца восхищаться воображением и мощью Творца.

Итак, я исчерпал Кирюшины познания о планете и оставил его трудолюбиво и вдумчиво склоненным над ее поверхностью, а сам углубился в недра. Мысль моя тогда была гибка. Переполненный догадками, я, возможно, был тогда на что-то способен и рвался к науке. Но существовали ограничения на профессии для граждан второго сорта, а я, к сожалению, оказался гражданином второго сорта.

Геология, моя неизбывная и безответная любовь…

Все это делает понятным то, что в музее Института геологии титской Академии наук — превосходный был музей! — я частым был гостем. Там и застало меня известие о Кирюшкиной смерти от кровоизлияния в мозг. Мы бродили по музею с выродком Хесей, его мама работала в Академии, и она, выйдя из какой-то внутренней двери, без подготовки ошеломила нас этим известием. Мы пришибленно разошлись.

Отчетливо помню: в туманный мокрый мерзкий мартовский день я возвращался из музея оглушенный. Смерть школьного товарища отталкивался сознанием. Как, он больше не существует? К вечеру я стал всхлипывать. Ночью ревел вовсю, в подушку, конечно. Но дошло все до меня только, когда увидел Кирюшку в гробу. Какая кровь, какое излияние… Он был кипенно бел, каменно покоен. Его нос был все так же вздернут и — мертв. Мертв!

Как так?

Я не мог глядеть на его мертвое лицо, оно мертвило меня самого. Действительность не совмещалась с разумом. Я его видел живым на уроке, задумавшимся, он часто впадал в задумчивость — о чем? Может, о своих зверушках, о биологии вообще, а может, о жизни и смерти, кто смеет поручиться, кротко блестел карий глаз в ресничках, козырек волос обращался к окнам, к заречным далям, к свету…

Как же так?

День похорон выдался, как и день смерти накануне, тепловатый, дождливый, задушивший солнце. На Лукьяновском кладбище, вскоре снесенном, мачеха билась головой об изножье гроба. Отец плакал молча. Под ногами чавкал размокший суглинок. Гроб опустили в могилу, завалили суглинком и из него же набросали холмик. Несколько таких холмиков расползлись рядом, уже едва заметные. Над ними торчали кресты с бесцветным мочалом на перекладине, но на табличках стояли хотя бы пристойные даты. Кирюшины даты были непристойны.

Позволь Тебя спросить… Впрочем, ладно…

Речей не было. Мачеха сквозь рыдания едва слышно молила нас не забыть Кирюшу, навещать… Мы стали расходиться.

И тут заплаканные голые ветки ивняка осветились закатным солнцем так пронзительно…

Не в тот ли день зародился во мне закатный комплекс?