Тоска по Лондону

Школа. Растерзанные годы. Раздельнополое обучение. Калечили с дальним прицелом. На всю глубину вколачивали сознание вины за естественные отправления. Мы уже знали, каким способом появились на свет, но старались об этом не думать. Наши мамы и папы, несомненно, были выше этого грязного занятия. Девица из дружественной школы хлопнулась в обморок, когда хулиган Гарик на пальцах объяснил ей, как ее делали. До этого вечера на некрасовскую тематику сие, оказывается, было ей невдомек. Все знания по биологии, эти тычинки-пестики и органы размножения насекомых и рептилий, благополучно миновали ее рассудок. Не потому что рассудок был слаб, а потому что нас так штамповали. С одной стороны учили — с другой замораживали, давали факты — но не велели их экстраполировать, не нашего это было ума дело.

Нас рвало на части. Земное тянуло к земле, а школа к небесному — на твердой политической основе. Из нас растили гладиаторов. Горизонт сужали до размеров булавочного укола, еще одного, пусть крохотного, укола в тело проклятого капитализма.

Но из окон школы раскрывались дали. Мы росли на просторе, и тугой ветер свежил наши лица. Гарик, рабочий-станочник, всю жизнь, сколько я мог уследить, был квалифицированнейшим читателем, поглощавшим литературу всех времен и народов и недурно в ней понимавшим.

Наверно, школа наша стояла на святом месте…

Распахнуты ли теперь ветрам окна школ, глядящие в слияние Днепра, Припяти и Десны?

Нас учили созиданию как стилю жизни. И это в стране, которой правители ничего не создали, кроме разрушительной индустрии, и хладнокровно искромсали три поколения просто так, мимоходом, ради достижения своих целей. Риторически звучал бы вопрос: достойны ли эти правители своих подданных? Подлинный вопрос таков: должно ли вкладывать в души подданных тот кристалл самопожертвования, который так облегчает задачу правителям? Должно ли растить мальчиков и девочек, послушно отдающих тела и души в угоду разным великим целям?

Кстати, Сучок, зануднейшая географиня, имела в репертуаре еще одну постоянную присказку, возмутительно противную духу и букве титской эпохи: «Всякий труд должен быть оплачен». Этому принципу, как, впрочем, всем своим принципам, Сучок следовала со свойственной ей дотошностью. Ей и в голову не пришло бы попросить ученика принести из учительской забытый классный журнал и не отдарить услужившего снисходительной отметкой за не вполне благополучный ответ. Сама-то Сучок благоразумно помалкивала по поводу того, как отблагодарила держава героев-ветеранов. И по поводу того, как расплачивалась с рабочими, крестьянами и подобными ей самой тружениками просвещения, сеявшими разумное-доброе-вечное и прозябавшими в нищете.

Школа, как дальнобойная артиллерия, наносит удар по далеко отстоящим целям. Ваш паровоз вперед летит, но соединяющий берега мост уже вдребезги. Да вы и сами его разобьете — раньше или позже. Я подсоблю. Меньше будет калек, нравственных и физических.

Добрая моя старая школа.

Сегодня я наношу ей смертельный удар.

Название эссе — «Просветительские письма».

Да, мы переоцениваем достоинства разиных и желябовых, мы их переосмысливаем. И нам придется дать себе отчет в том, что и Потемкин, и Кутузов, и Столыпин защищали не абстрактную родину, укрепляли не чей-то строй, просвещали не чужой народ, а трудились для конкретной политической структуры, необходимой и достаточной для того времени.

Но времена меняются. И нравы…

Рискованно! Заметно, но оччччень рискованно. И название…