Тоска по Лондону

Сколько, сказал я и откупорил бутылку, налил пива, и закурил, и он обалдел. Предполагалось, что стану сторониться отравленного обезволивающим наркотиком пива и пропитанных какой-нибудь дрянью сигарет, а я так быстро отпил и так решительно затянулся, он не успевал следить за моими движениями. Ну же, что я за это буду иметь? а также что и на кого должен клепать? Притом сразу предупреждаю, господа хорошие, если речь идет о ком-то из моих знакомых или друзей, кина не будет, это наперед, пока игра не начата. Прокрутите с начальством, а я посижу, пивком вашим побалуюсь, окей?

Он забуксовал. А во мне забурлил компьютер, гроссмейстер, играющий с начинашкой. Идите, сказал я, глядя ему в зрачки, зовите начальство, я не шучу. Вы что, забормотал он, вы что тут паясничаете. Ваше задание — меня раскрыть, ну, раскрыли, сказал я, перемежая каждое слово глотком пива, я готов сотрудничать, только надо ли вам это?

Вы что, в поддавки играете?

А во что с вами играть?

С нами не надо играть. Нам нужны факты.

Ну, придумайте их, как всегда, сказал я и отвернулся от него со своим стаканом.

Что бы ни было, это произойдет не теперь, не здесь. Публикация в Москве, правда, не мешает тихо пришить меня в провинции, но не сегодня, это точно. Взяли меня утром, это видели прохожие. Теперь, когда я побрился и хожу чисто одетый, они даже стали со мной здороваться. Так что — не сегодня. У меня еще остается время пожалеть, что я родился на свет.

Но почему тихо? Неужто меня уже хлопнули, пока я так уверенно рассуждал о безопасности, и я потягиваю пивко уже в раю? Вот ты был — и вот тебя нет. И все так же светит прохладное солнце? И деревья с поредевшими кронами на вершине холма, у цитадели, так же приветливо кивают и приглашают в компанию? Я скоро приду к вам, друзья.

Удрал мой собеседник, вот почему тихо. Оставил меня и убежал. Пошел к начальнику жаловаться. И начальник примет меры, чтобы дитятю-сотрудника не обижали сумасшедшие писатели-американцы.

Вдруг я понял, что повторился. Тот же прием, что и с Сокирой. Как это меня угораздило?

Наверно, в глубине души я уверен, что старый предатель Сокира на сей раз не предаст. Он признался, что лишь я каким-то образом скрашиваю ему неотвязную думу, и подозревает, что источник влияния в том, что основа его то ли недоказуема, то ли не требует доказательств. Конечно же, не требует. Если вера доказана, это уже знание. А я ему такую веру передал бесценную…

Значит ли это, что Сокира переродился? Нет, конечно. Не так я наивен. Все проще: я стал для него столпом веры. А столпы не раскачивают. Предать (значит, лишиться последней надежды на спасение души. Такими делами не шутят. Шкурные интересы не всегда материальны.

Впрочем, если этот прозелит зайдет чересчур далеко в своей вере, то решит, что я Христос, а ему надо сыграть роль Иуды.

Но так далеко он вряд ли зайдет. Собеседник нужен!

Что-то познабливает меня. Страшно? Ну-ну, не говори, что нет, кому в таком месте не страшно… Неужто нет? Тогда — почему знобит? Стало быть, страшно, только загнал ты страх, куда Макар телят не гонял.

А вот приближается валкой походкой новое начальственное лицо. Не подымаюсь с места, демонстрирую не дерзость, но усталость. Извините, не встаю, уже порядком измочален допросом вашего сотрудника. Ну, что вы, не допрос, беседа, вы наблюдательный человек, годы на западе, столько видели, знаете, а сотрудник наш чиновник со стандартным набором… Это не так, но не возражаю. Кроме бесполезности возражений учитываю, что, в отличие от предыдущего, новый собеседник крепко сшит и несомненно тренирован, такой и физическое воздействие применить может, слабое место они уже знают, и морда у него, как у бригадира грузчиков, отработавшего с чистой совестью полный рабочий день. Рослый стрелок, осторожный охотник, путник, так сказать, с ружьем на разливе души… Гнилому либерализму места нет.

Он представляется полным титулом: начальник отдела полковник Паук. Обо мне наслышан, хоть и не имел чести лично, но есть у него в библиотеке и мои книги, дети к ним возвращаются, перечитивают. Затем без обиняков, как в американском детективе (научились, мерзавцы), выставил на стол магнитофон с двумя кассетами и сказал, что одну я могу забрать с собой и хранить как свидетельство того, что высказался так, а не иначе. Возникает проблема: мой совершенный шахматный компьютор не обладает достаточной памятью и ни хрена не помнит о том, что выдавал на гора двадцать-тридцать лет назад. А у них все бережно сложено в моем досье до поры-до времени. И вот пришла пора, настало время, и они обо мне помнят все, а я о себе ничего.

Но что толку стараться, коли даже с Сокирой я не смог сыграть ничего, кроме себя самого?

— Валяйте, — сказал я, и магнитифон зафиксировал удивленную паузу.

Последующие часа три прошли в равной борьбе.