Тоска по Лондону

А зачем было взрывать? Противнику от этого склада ни малейшей пользы. Даже сбрось немцы эти бомбы, они никогда не достигли бы того чудовищного эффекта, какого добились свои же, взорвав боезапас в переполненных людскими толпами севастопольских каменоломнях.

Немцы рвутся к Волге и на Кавказ. Если блокируют Астрахань, это парализует доставку нефти.

Еще страшнее прорыв в Закавказье. Турки изображают нейтралов. Я-то эту публику знаю. При выходе вермахта на границу Турция войдет на Кавказ без объявления войны на стороне Германии. Она по-прежнему останется нейтральной, а ввод войск оправдает возвратом принадлежащих ей по праву территорий. На Кавказе начнется повальная резня — все против всех. А Баку достанется немцам.

Несмотря на истерические вопли войска продолжают пятиться перед бронированным германским кулаком. Сегодня 25 июля. Оставлен Ростов-на-Дону.

— Поскольку ты веришь исключительно в силу декретов и указов, почему бы тебе не написать указ о прекращении отступления и начале наступления? А заодно прекратить двуначалие в войсках? А заодно и самому уйти на покой?

— Что-о? — сказал он и открыл ящик стола. Там у него пистолет.

Вдруг лицо его перекосило так, что я подумал: не инсульт ли? Он сел к столу и стал быстро писать, бормоча: «Мисл, Шалва, мисл! Приказываю прекратить отступление! Трус — это диверсант и шпион. Смерть шпионам! Ни шагу назад! Расстрел на месте! Ах, какая мисл, Шалва! Приказ! Трибунал! Расстрел!»

А то без такого приказа он не расстреливал. И без трибунала. Да, по-моему, какой-то приказ он изготовил еще в прошлом году.

Бессмысленно мучаться угрызениями совести, что я подал ему такую замичатэлную мисл. На эту мисл его натолкнуло бы что угодно. Это его постоянная мысль: принуждение, террор…

— Ни шагу назад! Хорошо! — гортанно крикнул он и встал из-за стола. — Секретари закончат. Мааладэц, Шалва! Герой! Джигит!

Это я молодец. Интересно, не собирается ли он переадресовать мне авторство?

— Можешь ты объяснить, почему не внял, когда моими устами к тебе взывало небо?

— Нэ знаю ныкакова нэба, Шалва. Нэ лублу минят свое мынэные. Рукавадытэл нэ можит минят мынэные как пэрчаткы.

— А вот учитель твой менял мнение очень круто.

— Учытэл прамаргал Европу. Кишка была тонка. Вот и воюем. Харашо умыр воврэмя, а то ми памаглы бы.

— Тебе не стоит кручиниться, ты многим помог.

— Панымаеш, Шалва, чылавэк должин занымацца тэм, к чыму ымэит болши всиво тэрпэныя. Тэрпэные — это талант. Надо уметь ждать. — Опять таинственным образом исчез его акцент. Уж не напускает ли он этот акцент, чтобы крупными дефектами речи смазать другие шероховатости, они могли быть виднее на фоне добротной русской речи ученых и конструкторов, с которыми он обожает общаться. Мог стать техником-конструктором, если бы не стал уголовником… — Сидишь себе в сторонке, незаметный, а с трибуны краснобаи-умники поют, классиков цитируют, потом их самих кто-то цитирует, они это любят, а ты сидишь и думаешь: говорите, говорите, генацвале, выступайте, как хотите, шлифуйте слово, будете выступать, как я хочу, будете у меня все вот где! Знаешь, какое это чувство? Строишь медленно, как паук, ждешь терпеливо, а они вокруг летают — фррр! фррр! — как бабочки, столько, понимаешь, простора вокруг, а паук там, внизу, он летать не может, в наши игры играть не может, пауку нас не достать, будем презирать его вместе. И (ррраз! — вот вы все у меня где!

— Особо отмечаю твою работу с Троцким. — Он довольно, даже угодливо хихинул. — Творец Октября, взявший власть… А то, подумаешь, приезжает в Россию какой-то Ленин, ну и что? Кто его знает? Тут дело делать надо, гениальными организаторскими способностями обладать и бонапартовским бесстрашием. Океан энергии, тысячные знакомства в среде интеллигенции, в рабочей, матросской, солдатской… Троцкий-Бронштейн, Л.Д… И всюду бросаются выполнять его распоряжения, сломя голову… Ленин прячется. Троцкий с блеском исполняет восстание и Ленина под белы руки подводит к власти. Потому-то и в Бресте, с немцами, Троцкий вел себя как первый человек, а учитель твой бесился, но терпел. Троцкий, конечно, тоже крови не боялся, но (благородный характер!) очень уж не хотел предавать украинских братов. Благородством думал немцев остановить: дескать, увидят кнехты, что противник мрачно уходит, без выстрела, и возмутятся своим командованием… Романтизм! А с романтизмом куда поперся он в политику? И в благодарность за захват власти и передачу ее твоему учителю им же обвинен в бонапартистских тенденциях! Благодеяние не осталось безнаказанным. Создатель армии, организатор железных дорог… Изолировать такого великана и свалить, вычеркнуть его имя из истории, а потом даже убить…

— А время я какое выбрал для его ликвидации, а? — хвастливо сказал он. (Мир трещит, Париж пал, какое там кому дело до какого-то Троцкого, правда?

— Что и говорить, подлец ты редчайший.

— Каждому, Шалва, знать свое место надо, — наставительно говорит он.