Тоска по Лондону

Всю ночь напролет в иудейских мозгах моих, злокозненностью преполненных, вызывая неудержимые слезы, кружится, как испорченная пластинка, украинская народная песня «Ой, при лужку, при лужке» — в отчаянном, звенящем исполнении армейского хора Александрова, с лихим посвистом, но почему-то перескакивая с русского на украинский и, что совсем невозможно, с шотландского на английский. Она кружится вне видимой связи с биографией, с творящимися благоразумиями, вне литературно-изящных реминисценций. Кружится сама по себе, процарапывая душу. Просто песня.

Как при лужку, д'приии лужкеее, д'при зеленом пооооле, при знакоооомом табуунее конь гулял на вооооле… Ты гуляй, гуляй мой коооонь, д'пока не поймааааю. А поймааю — занууздаю шееелковой уздоою. Ой, пiймаю, загнуздаю шовковой уздооою, вдарю шпооорами пiд боки — кiнь летить стрiлооою…

Нет, я не умру на этот раз, в этот приступ. Он прошел, я одолел его. Но знаю, как придет мой час. Придет, когда в очередной раз буду лихорадочно на первом попавшемся клочке записывать для будущей Книги Бытия нечто подобное тому, чем болею этой ночью. Придут известия о схватках на Кавказе или в Средней Азии, нахлынет эта боль за загубленную страну, за растраченные жизни, за инвалидов, за нищих на площадях и у стадионов, за сводки Совинформбюро, за все, что не уходит, не выветривается даже за давностью лет, стальная рука сожмет грудь и — не отпустит.

И — амба.

ГЛАВА 27. ОСЛИЦА ВАЛААМОВА

Открыв глаза, увидел Клушу. Это так меня потрясло, что закрыл глаза и стал соображать. Последний раз видел ее лет двадцать назад. Потом, все мало-мальски разумные соплеменники свалили из Галиции. А Клуша, врач милостью Божьей, и муж ее, Затейник, изобретатель всяких разных штук, разумны. Даже Опекун со светлейшей Зарей — и те рвутся слинять за пределы, а они ведь не иерусалимских кровей дворяне, что же о Клуше говорить. Значит, и по этой причине та, что привиделась, Клушей быть не может. Объяснение одно: я открыл глаза уже по ту сторону реальности.

Так легко? О, будь благословен! Теперь пойду босыми ступнями по прохладной пыли детских моих дорог, мимо тихих водоемов, мимо кивающих деревьев, в туманные росистые луга…

Кардиограф шумит. В росистых лугах. Зря благословил, с Тобой разве поладишь, держи карман пошире…

Кстати, мне снился Игрок. Так отчетливо, что сомневаюсь, был ли это сон? Если сон, по обилию деталей он становится в ряд действительных событий жизни и отличаться от них станет лишь отсутствием последствий. Водил я Анну к нему? Последствия визита были бы однозначны. Что к Игроку попало, то пропало. Он затягивает с неотвратимостью черной дыры. Притом у него, канальи, такая физиономия, что с первого взгляда уверен, будто давно его знаешь. Чары его испытывают даже мужчины, о слабом поле и говорить нечего. Кометный хвост оставленных тянется за ним годами, и непросто увлечь что-то из этого хвоста другому телу.

В институте он был курсом старше и легендарен неупотреблением бранных слов. Имелась прослойка выражавшихся редко и лишь по делу. Игрок и по делу употреблял единственное выражение — елки-палки. Потом-то я понял, что это была расчисленная поза, но тогда это производило впечатление чего-то нездешнего.

На четвертом курсе, на полевых работах в какой-то Заболотной области, после очередного возлияния, когда души так ищут общения посредством искреннейшего языка матерщины, Игрока привязали к стулу и принялись учить. Кто-то даже на колени встал: «Ну, пожалуйста, повторяй за мной!..» — «Ёлки-палки, что вы пристали к бедному студенту?»

Перед защитой курсового проекта по резанию металлов одному обормоту удалось так довести не готового к защите Игрока, что тот послал его к черту. Тому были свидетели, и обормота всей группой повели пить пиво.

На последнем году какая-то защелка соскочила с какой-то чеки или наоборот, и Игрок перестал скромничать. А склонность его к совершенству привела к тому, что в мужском общежитии стали устраивать творческие встречи. Игрок выдавал пятиминутные рулады, а слушатели, среди них старослужащие и даже один боцман, глядели на него остекленевшими от восторга глазами.

Перед защитой диплома он вернулся к елкам-палкам, к прежним словечкам и колким прозвищам.

Мы сблизились на экзамене по дисциплине, в которой он был экзаменатором.