Тоска по Лондону

Вы не правы, совершенно не правы, сказала она. Мне не следует этого говорить, я делаю вам больно, но и промолчать не могу. Да, был Вася, с ним не о чем было говорить… Нашлось бы, сказал я, если бы вы затратили на него столько усилий, сколько… Вы полагаете, лепить можно из любого материала? Ну, на любой вы не кинулись бы. Она дернулась, но сдержала резкость и сказала: Вы считаете, что проблема брака имеет радикальное решение. Но это не так. Когда это так, это и слепому видно. В большинстве случаев супруги отстаивают права, которые действительно того стоят. И выход один — бороться, уступать, наступать, но не терять человеческого лица. Отношения надо выстрадать в любом браке, даже в удачном. Нужны годы терпения, его не у всех хватает. У вас не хватило.

— А у вас хватило из отвращения к чужому любопытству, — сказал я, но она продолжала говорить, как заведенная:

— Еще каких-то пять лет назад я не нашлась бы, что вам ответить. Но однажды, в очередной кризис, мы поговорили в открытую. И у нас у обоих хватило сил переменить позиции. Забыть, простить, уступить, даже…

— Даже?.. — не сдержав нетерпения, спросил я.

— Я знаю, я была не права. — Начала с новой строки. Переступила мое нетерпение. Иного не ждал. Исповедь? Да, но до известной степени… — Теперь я это знаю. Но он совершал над собой такие усилия, он такое вытворял…

— А вы? — И опять она не ответила, словно читала монолог.

— … что я наново влюбилась в него. И теперь нам хорошо. Может быть, вам оставалось совсем немного, чтобы добиться того же…

Конечно, это не доково «Любой грех смывается водой с мылом, кроме одного…» Конечно, ей кажется, что она деликатна. Да так оно и есть, но тем не менее что-то вперекос, что-то случилось, крыша поехала, да так быстро, я и понять не успел, не придержал ее руками, и вот лежу в той же кровати, но уже без подушки под головой, грудинная кость болит, словно по ней ездил паровой каток, за окном темно, а Клуша сидит у моего одра, и веки, глаза, нос у нее красные…

Я бредил? Не сейчас, днем, шмыгая носом, сказала она. А сейчас что? Вечер, ночь. Чем бредил? Обычный бред, бессмысленный, какая-то бездомная кошка. Я писатель-реалист, надменно сказал я, бред мой реален. Пожалуйста, если нетрудно, по пути домой зайдите, я дам адрес… к женщине… попросите ее покормить бездонную… бездомную кошку… у моей трущобы… Дорогой мой, кошки не гибнут от голода, они устают сопротивляться из-за отсутствия ласки. И все-то вы… знаете… о ласковом… голоде… удивительно… — Она запрещающе подняла руки, но я договорил целой октавой ниже и на считанных беллах громкости: — Вы все же зайдите к доброй женщине и скажите, что я жив. Она меня по-своему любит, не скупится на ласку, не хочу быть несправедлив…

— Что-нибудь еще? — спросила она полчаса спустя, напоив меня, деликатно выйдя, чтобы я вытащил из-под себя судно, и сделав напоследок болезненный укол какой-то дряни в преплечье.

— Да, — сказал я, — вот что… Врете вы — и о Васе, и о легкости с супругом. Я не ясновидящий, но вас-то знаю. И замуж вышли по дружбе, а не по любви. Да и как иначе удержать возле себя на всю жизнь хорошего друга-мужчину? Только не любя. А мы, дурни-мужики, нелюбовь объясняем своими промахами, надо же чем-то объяснить, не можем допереть, как можно не любить нас, таких благородных, наполняемся сочувствием к вам, страдалицам… к нелюбящим нас привязываемся насмерть… а они не дождутся нашей смерти, чтобы вздохнуть, наконец, свободно…

Глаза Клуши снова наполнились слезами.

Экая я скотина. Мало того, что она плачет над моей участью. Мне надо еще, чтобы плакала и над своей…

* * *

Сплю дни напролет. Опять, как с г-жой Печенью. Просыпаюсь чтобы дать затолкать в себя лекарства. Клуша посещает меня дважды в день и целует в лоб почти страстно. Но я ладошку ей больше не целую. Признание получено, хоть и дорогой ценой. Расставлены точки над i. Нас избирали в друзья. Жизни не по рецепту получаются. Даже так: жизни по рецепту не получаются. У Клуши так, у меня этак. Две стороны одно медали, но стороны разные. Не думаю, что мне не хватило терпения. Напротив, у меня его было чересчур много.

Болезнь вообще многое изменила в мире воспоминаний. Прошлое отдалилось и прояснилось. Как карта в бреду. Теперь, анатомируя его, вижу траектории ударов, нанесенных из-за угла. Странное отношение любимых получает объяснение, если предположить, что они не любили. Сопоставляешь перегибы отношений с силами, вызвавшими перегибы, и видишь третьи лица, влезшие в диалог за нашей спиной. В любой биографии есть такое. Добро еще, коли удары нанесены не теми, кому доверяли…

Впрочем, это ведь уже не болит, правда?