Тоска по Лондону

— Послушанием. Патернализмом. Люди уже не умеют заботиться о себе, всего ждут от государства, которому на них плевать и которое дает все меньше, у него у самого ничего уже нет.

— Еще как есть!

— Что? Ядерные фугасы и средства их доставки?

— Ну, а школа-то тут при чем? — спросил он, мгновенно остывая.

Но я не умею так остывать.

— Нас воспитали в наилучших идеалах. — Опять завелся. Как в ночь, когда накатал злосчастную заявку на повесть о Шакале-Вожде. — Ради наихудших целей. Они не достойны такой морали. Школа не будет служить вашим целям, позвольте вас заверить. Страшное пророчество, но вот… Вы получите ту школу, какой достойно ваше прошлое. Уверен, что на ту же тему и в том же ключе пишет еще сотня публицистов и педагогов. А моя пилюля приготовлена, и больной проглотил ее. Вы и сами видите, что система разваливается.

— Вы думаете? — задумчиво сказал полковник. — Как говорится, счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые, да? А что после, представляете? О птице Феникс слыхивали? Молчите? А вы-то сами как?

— Уж как-нибудь. — Птицей Феникс он опять попал в точку, я с трудом сдерживал ярость.

Но тут разговор непринужденно коснулся скандала в ГУГе, с чего я нетерпеливо начал и что Паук на той стадии терпеливо обошел. Теперь он выразил надежду, что Сек благополучно долетит до столицы. Я не без злорадства сказал, что принял специальные меры не чтобы забыть, но даже не знать, как он будет добираться до Белокаменной.

— Значит, все же в нее… — сказал Паук.

— А то вы не догадывались. Не думаю, чтобы вам теперь удалось его достать.

— Нам это ни к чему, — равнодушно сказал он и добавил такое, от чего у меня все же побежали по рукам иголки: — Мы гасили это дело по возможности. Сверхусилий прилагать не станем. Нам и самим хорошая витрина нужна. Тем паче, такой таран, как вы, подвернулся. Тараньте, мы на то и рассчитывали, что кто-то это на себя возьмет. Вы протараните — мы пройдем.

Сказал и замер, спокойно глядя на меня серо-стальными глазами.

Будьте вы прокляты с вашим умом. Вы всегда кидали кого-то на таран и шли по телам. Все, что мне остается, — продолжать.

— А мой друг?

— Разберутся, наверно, и выпустят, если невиновен.

Ну, уже легче. Только не показать ему, что это дело моей жизни.

Утро застает нас за ароматнейшим кофе с чудными эклерами. Все это сервировала на столе с моим досье прелестная девушка в синем строгом костюме. Я прозвал ее стюардесса и внутренне очень себя порицал, находя в форме ее рук и губ сходство с моей феей, хранительницей последних фрагментов рукописи.

Жизнь продолжается, старый сатир! Пьем кофе и обмениваемся мнениями по поводу достоинств национальной кухни, причем Паук с пылом отстаивает французскую, а я превозношу русскую на основе своего интернационального опыта и стараюсь убедить его, что таких дегустаторов, как в России, таких добросовестных, уяснивших важность своей миссии в стране непрекращающегося продовольственного кризиса, не могло быть даже во Франции. Потом в таком же непринужденном тоне обсуждаем возникшую в стране межнациональную ситуацию, чреватую взрывом, которого я не хочу, но опасаюсь.

Не оспариваю вашу компетентность, с сидячим полупоклоном говорит Паук, вы в этом что называется собаку съели, а все же заигрывание ваше с местными националистическими элементами не на пользу украинскому народу.

Сказать ему честно, что в данном случае я думаю лишь о пользе своих несчастных соплеменников? Не стоит.

Конечно, отвечаю в тон ему, территориально и в смысле ресурсов Украина не выдерживает сравнения со всей империей, но что до бытовой культуры и трудовых навыков, то она многим даст фору. Впрочем, независимо от того, что мы думаем, решаться все будет населением регионов.

— Нет! — рявкнул он и грохнул кулаком по столу. Я отшатнулся. Заколотилось сердце. — Это нами решаться будет. И поможете нам вы!

Гляжу и не могу, не в силах возразить. Челюсти сжаты, ком в горле. А где-то за стеной, на улице жизнь, люди, они ходят, смеются, размахивают руками… Почему я, почему опять я, почему всегда я?.. Страх. Откуда? Мне уже не может быть страшно, это позади. Какой дряни они намешали в кофе? Теряю способность сопротивляться!

Зажмурившись, невероятным усилием отдаю обратно кофе, уже не такой душистый, и то, что недавно было чудными эклерами. Прямо на частично рассекреченное досье.

— Дерьмо! — С этим воплем он вылетает из-за стола.