Тоска по Лондону

Нынче настроение у меня кутить напропалую. Чаю, милая пани, говорю и протягиваю два рубля. Кабатчица глядит с юмором, но деньги берет. Хороший знак. Значит, я в порядке. Получаю чашку с чаем, вторую по самый ободок с коньяком, фаянсовую тарелку с бутербродами и со всем этим богатством — вот уж где меня не обманывают! — отваливаю в наш уголок. Отсюда видна часть улицы. Из водосточной трубы рвется пенный выхлест. Выбоины в асфальте заполнены мутной водой. Промокшее деревцо. Темная от дождя стена дома на противоположной стороне. Промытое стекло полупустой — увы! — витрины продмага. Окна верхних этажей отражают свинцовое небо. И голуби на месте.

Ни на что не променяю это.

Хороший глоток коньяку и хрустящий бутерброд приготовляют меня к предстоящему разговору. Лишь после этого обращаю взор на ЛД, и на душе теплеет. ЛД хмуро ежится. Некоторое время глядим друг на друга молча.

Ты, кажется, задумал изрядную пакость. Точно так, самодовольно отвечаю, и не то чтобы такую уж принципиально новую на рынке пакостей, но достойную прежних. И уж на сей раз достану тех, кто так распорядился твоей судьбой. Ну и что, говорит ЛД, судьбу все равно не изменить. Да, преобразовывать вектор времени я не умею, на прошлое моя активность не повлияет, но справедливость должна восторжествовать. Она и торжествует, мне воздалось по заслугам, роняет ЛД, и это застигает меня врасплох. Брось, говорю, братишка, свое капитулянтство, тебе воздалось чересчур, слишком ты мал, чтобы отвечать за все, но теперь я доберусь до тех, кто… Да ни до кого ты не доберешься, обрывает ЛД, тоже мне нашелся мститель… Погляди на себя. Можешь превращаться в англичанина Уилмора, аббата Бузони и Синдбада-Морехода? Где твои кунаки и абреки? Где миллионы для подкупа? Где ты сам как правомочная и дееспособная личность?

Заткнись, обрываю и втыкаюсь в свой чай.

Он знает, о чем говорит. Он помнит меня дееспособным. Помнит, что мог… в общем, немного, но все же… Правда, и для немногого приходилось затрачивать непропорционально много усилий и мириться с несоизмеримостью их полученным результатам.

Соизмерять я так и не научился. Так это со мной и осталось.

Единственное, что со мной осталось.

Когда-то ты больше верил в меня. Тогда ты и сам в себя верил, парировал он. Знаю, это звучит смешно, но верю в себя и теперь и доведу дело до конца. До какого, интересно, конца, взорвался он, что ты мелешь, да перед этой задачей любой монте-кристо наделал бы в штаны. Книжные мстители карали индивидов, а ты строй решил покарать? Тут уж не Монте-Кристо надо быть, а Лениным. Но стать Лениным ты не согласился бы даже ради меня. Да, не согласился бы и не смог, но я сделаю, что смогу, остальное доделает история. Ах, история? И когда это будет? Не скоро, но я не спешу. Посеянное может взойти через год, сказал он прегнусным голосом, через десять лет, может вовсе не взойти, надо приготовиться к худшему и — сеять, так? Так, сказал я.

Бац! Блюдце с чашкой на пол! Соседи по стойке разволновались. Тыхише, хлопчики, предупреждает Кабатчица. Мать-мать-мать — тыцька власть! Мать-мать — тыцька власть — мать-перемать! Ну и колоритный диалог! Милиционер по другую сторону стойки быстро допивает содержимое своей чашки и уматывает: дескать, не мое собачье дело. Мать-перемать — это, в общем-то, его, но тыцька власть — этим и впрямь занимается другое ведомство. Кабатчица еще раз выразительно говорит: хлопчики! Хлопчики переглядываются. Оба лет сорока пяти, светловолосые, один с бородкой и проплешиной, другой без бородки, но с могучими рычагами, даже под пиджаком видно. Рычаг хмуро смотрит на меня — ЛД между тем исчезает, мерзавец, — и толкает другого. Та цэ ж письмэннык, приязненно улыбается тот. Я знаю этого человека, но участие в политических дискуссиях мне совсем уж ни к чему. Прибегаю к испытанному приему — гляжу прямо в очи потенциальному дискутанту, подбавляя взгляду маниакальности. Он, конечно, этого не выдерживает.

Надо заметить, у хлопчиков достаточно тем для обсуждения.

Как-то, незадолго до первой эмиграции (считаю, что из Штатов я эмигрировал вторично), Затейник, муж Бубы, свез меня на грибную охоту. Тогда отъезжающих ублажали и баловали, не то вовсе рехнуться можно было от унижений, сопровождавших наше выдворение с еще не тонувшего корабля. Не всякий, правда, решался держаться близко к изгоям… Словом, Затейник с утра заехал за мной, сунул в машину и повез в Яворивський район. Сколько ни ездили, нигде ни хуторка. А места отменные, золотые места, пейзаж вроде как в Нью-Джерзи в районе Принстона. Все для сельского хозяйства — и ни следа сельского хозяйства. Одни танкодромы с перепаханной, до основания разрушенной землей. Вокруг ни души, лишь время от времени промчится танк с задраенными люками.