Тоска по Лондону

Потом в подсобке даме разнравилось. Она все допытывалась, как там обстоит дело с сексом у них, на Западе. Я и рассказал. Ей это пришлось по вкусу. Но в подсобке разве примешь изящные позы, вот она и зачастила в мой подвал. Сперва приносила выпить-закусить, потом стала таскать супы, каши и консервы. Но это все ноша тяжелая. И однажды, после ее ухода, я обнаружил в кармане деньги, а деньгам своим я знаю счет. Оделся и, сжимая деньги в кулаке, побрел к ее дому. Стояла зимняя глухая ночь, ни души, лишь фонари сочувственно провожали меня, и не было на моем лице дежурной улыбки. Остановился на полдороге: опять гордыня заедает? Деньги заработаны честно. И потом, я же не дешевка, я содержанка, это, что ни говори, классом повыше.

Судьба играет человеком…

19 апреля сего года на фоне вполне приличного самочувствия мне вдруг так все опостылело…

Крупной причины не было, да и быть не может ввиду моего социального ничтожества, зато мелких набралась полная горсть. Балалайка, мало что не явился, так еще и пропил положенную мне долю гонорара, это он иногда практикует. Ожидаемой посылки из Америки не последовало (вон когда только пришло извещение о ней), наводя меня на мысль забвении. Стояли бессолнечные и безжизненные дни, они нередко выпадают во Львове весной — без тепла, без холода, без листвы, без надежды. В Политехническом институте, возле которого я прогуливаюсь вечерами, церемонно раскланиваясь со знакомыми лаборантами, доросшими ныне до профессоров, провели какую-то идиотскую рюкопстрюкцию и выкопали и похерили и забетонировали старую-престарую, еще во времена Польщи заложенную великолепную клумбу с пионами, с которой я когда-то, давным-давно, тайком срезал по бутону после очередного экзамена и ставил бутон в мерзавчик из-под водки, где он расцветал к следующему испытанию неизменной пятеркой. Прочел превосходный кусок новой прозы, уж в этом я знаю толк, и собственные потуги в сопоставлении с молодыми голосами так показались жалки…

Словом, устал.

Последним отчаянным усилием был звонок Опекуну, вернее, светлейшей Заре, поскольку Опекун в означенное время имел пребывать в командировке в районе города Магадана. Радостным визгом светлейшая пожелала мне благополучно дождаться их возвращения, командировка отложена, они через полчаса улетают на пляжи Болгарии.

Я нагрел воду и умылся. (Под душ не встал — и так хорош.) Надел трусики и майку, старенькие, еще американские, но чистые и приятные телу, словно касание любимой… Пожалел себя и по этому поводу для укрепления в намерении. Отпер дверь. Поставил в изголовье стакан с водой и хорошо подобранную комбинацию таблеток. Музыку приглушил так, чтоб создать комфортный фон. День смерти в день рождения упростит бухгалтерию будущим программистам.

Вдруг дверь распахнулась. Дама ворвалась ко мне, уже по пути сбрасывая юбку и радостно вереща, что пришла на всю ночь. Иисусе Христе, на ночь! Еще только перевалило за полдень. Уйми страсти и влезай обратно в юбку, я болен, кина не будет. Она присмирела и тоненьким голосом согласилась: нэ будэ — то нэ будэ, просто посыдымо та поховорымо вдвох. И с такой охотой плюхнулась на тахту своим пропорциональным задиком, что, мне кажется, весь осанистый трехэтажный дом завистливо крякнул.

Не проявляя ни малейшего нетерпения — непостижима женская природа! (она больше часа тарахтела о гастрономторговских и других городских новостях. В ходе сообщений узрела таблетки, испуганно округлила глаза, но продолжала тараторить, как ни в чем не бывало. Я не мог не отметить ее такта. И, конечно, не смог отказать, когда она жалобно попросила поцеловать ее. Мой формальный поцелуй она вернула таким сочным!.. Между делом к тому времени, она уже успела привести себя в порядок, то есть в расчетливо раздеться ниже ватерлинии, но оставить чулки с черными подвязками. Уроки Запада… Моя вялость ее не смутила. Она ласкала меня терпеливо и любовно. И так изобретательно! И притом бормотала нежные слова…

Дальнейшее — молчанье.

Потом я уснул.

Когда проснулся, мощи мои были заботливо — или стыдливо? — прикрыты простыней. Меня-то она раздела, а сама осталась в этих чулочках с черными подвязками и в кофточке, не прикрывающей лона. Сидела на постели, подобрав ноги, и глядела на меня длинными глазами. И что-то такое в них было…

— Что с тобой?

— Ничего, — встрепенулась она. — Ты спал, я смотрела. — Она, естественно, балакает по-украински, я отвечаю как придется. — Тоби було файно зи мною сьогодни?

— It was unbelievable, — сказал я, и она все поняла. — А тебе?

— Ит воз анбиливыбл, — сказала она, прижалась, но в глазах я поймал такую тоску, что впору было предложить ей разделить мои лекарства.

— У тебя порядок? — Кивнула. — Полный? Почти?

Опять кивнула и прижалась еще сильнее.