Тоска по Лондону

— Само собою зрозумило, — откликнулся я. — Матэрия занадто важлива и стоить понад персональными видносынами.

По сути его убеждений — или вопросов? — такой подход мне чужд. Я человек прошлого — Двадцатого — века, который стал веком кровавой борьбы за бескровное сохранение гуманных идеалов, тем и живу. Его заботу понимаю. Идея не нова, но, вероятно, именно по поводу такого рационализма один из любимейших моих философов воскликнул еще в XVIII веке: «Должна же быть хоть какая-то разница между милосердием и живодерней!» В провозглашенной программе такой разницы не вижу.

Врачи? На то и Бог. Дарование жизни не может быть наказуемо. Если они делают ошибку, они ответят перед своей совестью. Дело именно в том, чтобы превратить ответственность перед совестью в мерило цивилизации — при условии безусловного запрета на отнятие чужой жизни.

Евгеника, генная инженерия, отбор? Пока все беды наши не от спасенных или возвращенных к жизни уродов, а, напротив, от тех, чья наследственность не оставляет желать лучшего, от красавцев породистых или, по крайней мере, на то претендующих. В свете этого факта евгеника вовсе не представляется такой уж панацеей. Смена поколений сама позаботится о том, чтобы люди менялись и соответствовали условиям существования. Быть может, условия станут таковы, что для выживания придется отбрасывать старую мораль. Но мы отбрасыванию морали предпочитали не выживать. Да! С тонущих судов спасали стариков, детей, женщин, а сильные и способные пробиться к шлюпкам мужчины тонули, посылая любимым последнее прости. Недавно я видел, как мужчина отдал женщине спасательный конец, брошенный ему с вертолета после катастрофы пассажирского авиалайнера, а сам канул в ледяные струи реки Потомак. Есть документальный кадр этого небывалого теперь поступка, но мое поколение все растили так. Сейчас, не без усилий женщин, это отодвинуто. Зря.

Вы отбрасываете старую мораль? Мы к этому не способны. Мы руководствовались принципом «Цель не оправдывает средства!» и от этого не отойдем. Не сумеем, даже для выживания. И советуем молодым… (Не знаю, почему вдруг перешел на старомодное мы. Возможно, почуял за собой прекрасных друзей-интеллектуалов с их непоколебимым нравственным чувством…) советуем не рубить сплеча: малые перемены в кодексе чести приводят к катастрофам в судьбах мира. Потом, я уверен, когда дело дойдет до крайности, природа сама за себя постоит. Она сумеет. И сделает это так же безжалостно, как мы прихлопываем навязчивую муху. Со стороны природы это будет морально. Но уничтожение в видах экологии одной мухи другой мухой — аморально. Вера в могущество природы — мое последнее утешение, хотя людей жалко.

Он спросил: Если вы готовы принести человека в жертву природе, в чем же тогда смысл нашего существования?

Я ответил: Так вопрос не стоит. Уничтожив остальную природу, мы уничтожим и себя. Так пусть лучше только себя. А смысл — ну, это вопрос личный. Для меня смысл в страдании и сострадании.

Тогда он заговорил вдруг, словно в бреду:

— Движение газеты под ветром кажется осмысленным. А полет насекомого бессмысленным. А наши движения — от утренней зарядки до поисков чего-то, что ищем, забыв, где лежит… Это как выглядит для постороннего? А чего достигает целеустремленный? Ну, Наполеон или тот же… ладно, они потерпели поражение. А победители — Сталин, Ленин? Смысл отдельной жизни — хорошо, оставим. А смысл повторений истории — в чем?

— Вам пятнадцать? — спрашиваю. Он кивает.

Боже, пятнадцать… Пора на свалку, да, знаю, просто давно уже не видел примера, наглядно убеждающего в справедливости смены поколений…

— Девочка есть? — Кивает.

Ранние. Зато голова свободна. Я в его возрасте только о девочках и думал. K счастью для себя. Не то оказался бы там, где были чуть не все такие, как он, начавшие мыслить слишком рано.

— Что же вы мне скажете?

— Скажу — не знаю. Смысла не знаю. Знаю причину повторений. Она в том, что последующие не доверяют опыту предыдущих.

— Социальной памяти нет и быть не должно, — сказал он. — Это правильно. А то мы были бы как муравьи. Поколения должны пробовать и учиться на своем опыте.

— Мальчик мой, — сказал я, — о цветном зрении птиц можно догадаться по пестрой окраске насекомых…

Он упрямо качнул головой:

— В социальной жизни все иначе.

— Мне нечего добавить, — сказал я, — кроме одного: не бросайтесь за первой же идеей очертя голову, подумайте над альтернативной. Слабость молодости в нетерпении. Вы, конечно, националист, и я этого не осуждаю. Но крайностей, знаете, не потерплю.

Мне казалось, произнес он после довольно длительной паузы, вы мыслите рациональнее. В вашем романе «Сто забот» настойчиво проводится мысль о том, что чувства мешают верным решениям…

Не прошло и двух лет, как в романе «Тысяча терзаний» я так же настойчиво предупреждал против навязывания другим того, что кажется нужным тебе. И терзался тем, что однозначно высказался в «Ста заботах». Вот другая сторона медали — ответственность за высказывания, люди толкуют их непредсказуемо, ты этого даже представить не можешь…