«Товарищ Керенский»

Если меньшевики не считали возможным публично и откровенно высказывать свое мнение, то некоторые большевики выражались язвительно и грубо. Так, один из руководителей Военной организации, В. Невский, комментируя «жалкие слова о взбунтовавшихся рабах», сравнивал Керенского с «беременной женщиной», «беременной событиями, каких он не ждал и каких боится»: «Министр, сдавленный с одной стороны капиталистами и помещиками, а с другой – голодающим народом, этот министр, растерявшийся и беспомощный, теперь признается в своем бессилии». Автор же статьи «Трагики» писал: «Ушедший Гучков, как и Керенский, удивительно сошлись в одном: “Положение трагично!”» Министра юстиции этот автор счел «недостаточно сильным», «малодушным»[585]. Образ «слабого» и «женственного» политика, получивший впоследствии распространение, стал разрабатываться в связи с этой речью Керенского радикально настроенными большевиками, хотя лидеры партии еще воздерживались от прямых атак на влиятельного министра[586].

Если часть социалистов осторожно, даже критично отнеслась к речи, то либеральные и консервативные газеты, издания правых социалистов и других сторонников политика ее прославляли. Они также отмечали, что аргументы Гучкова и Керенского совпали, но теперь это оценивалось положительно: «Два руководителя нашей государственной политики, представляющие в правительстве два различных течения нашей общественной жизни, сошлись в своей оценке современного положения вещей», – писала газета Военного министерства[587].

В ночь на 30 апреля Гучков покинул правительство, что придало особое значение его речи о «гибели России». Невский проспект был заполнен возбужденными людьми, обсуждавшими эту отставку, постоянно звучало слово «гибель» – вспоминали выступление Гучкова от 27 апреля[588]. Однако политическое значение отставки было уменьшено: в центре общественных дискуссий оказалась речь Керенского.

Пожелание Русанова осуществилось: вскоре Керенский вновь стал излучать революционный энтузиазм, заражая слушателей оптимизмом. Возможно, за его выступлением действительно стоял нервный срыв, но вернее предположить, что знаменитая речь была результатом расчета. Выбор места и времени выступления, даже момент появления Керенского в зале совещания – во время речи Гучкова, – вряд ли все это было случайным. Керенский сознательно использовал пропагандистский ресурс важного политического мероприятия, переключив внимание присутствующих, а затем и читателей газет на свое выступление. Делегаты, журналисты и зрители пришли на заседание, чтобы стать свидетелями политической сенсации, их надежды оправдались вдвойне, и вторая неожиданная сенсация (речь Керенского) затмила первую (выступление Гучкова). Как мы видели, Керенский и раньше обращался через голову руководства партий к низовым активистам, эмоционально воспринимавшим революционный процесс, – и это неоднократно приносило ему успех. Эффектное обращение к фронтовым делегатам было упреждающим пропагандистским мероприятием, которое создавало условия для деятельности Керенского в качестве военного министра.

Высказывание о «взбунтовавшихся рабах» буквально на следующий день воспринималось как «крылатое» и «меткое». Журналисты и читатели использовали наиболее яркие фрагменты выступления для обозначения своей позиции. В одной из публикаций текст речи был разбит на блоки, снабженные подзаголовками, и в том числе таким: «Мы не взбунтовавшиеся рабы, а сознательные граждане»[589]. На следующий день эта же газета призывала: «Что заставляет лучшего из нас бросать нам в лицо такие горькие, такие оскорбительные слова? <…> Помните! Мы должны доказать всем, что солдаты не взбунтовавшиеся рабы, а граждане великой России»[590].

Даже автор меньшевистской газеты, воздержавшейся от публикации речи Керенского, испытал воздействие популярного текста. В своей статье этот автор призывал к солидарности с железнодорожниками, страдавшими от буйной вольницы пассажиров-солдат: «И если железнодорожная армия с героической стойкостью, дисциплиной и выдержкой несет свою тяжелую службу делу революции и свободы, то долг всех сознательных граждан – встать на их защиту от тех, кто ведет себя не как граждане, а как, по крылатому выражению Керенского, “взбунтовавшиеся рабы”»[591].

Цитировать Керенского начали и слышавшие его речь делегаты фронта. Через день, 1 мая, Г. Е. Зиновьев, выступавший перед той же аудиторией, получил записку: «Вы, товарищ, никогда крестьянином не были и своим призывом указываете путь, которым могут идти только восставшие рабы. Приемы демагогии преступны»[592]. Образ «взбунтовавшихся рабов» употреблялся для характеристики большевистской тактики.