«Товарищ Керенский»

Является Керенский, молодой и стройный, в хаки и высоких сапогах. Овация. Говорит короткими, хриплыми фразами, искренне, часто – ловко, большей частью с благородной пустотой. О нас, критиках, выражается. Мы-де ведем с ним борьбу за глаза, путем сплетен, «как трусы»! <…>

…Керенский кончает и имеет успех. <…>

Мои 10 минут я употребил хорошо, не теряя попусту ни одного слова, я разрушил все аргументы Керенского. Хотя слово мне не продлили, хотя аплодировали мне главным образом большевики, но все собрание, равно как Исполнительный Комитет и министры (особенно Церетели) слушали меня с напряженным вниманием. Пусть затем перед Керенским вываливали мешки медалей и крестов, присланных с фронта, пусть устроили ему театральную овацию – след остался. Ему не удалось серьезно пошатнуть в ответной (опять большой!) речи ни одного моего положения. Он смотрел на меня, пока я говорил, прищурившись, и словно мерил противника.

Бедняга! Театрал и истерик, не искренний демократ, он, вероятно, сломит себе шею на половинчатой позиции. Для буржуазии он и его все еще огромная популярность – ширма и последняя позиция ее обороны. Он – последнее орудие империалистов[863].

Луначарский признавал, что «поле битвы» осталось за Керенским. И этому способствовали выступления представителей армии: делегат гвардейского Семеновского полка передал министру награды, которые высыпаны были на стол президиума, Керенский же расцеловал фронтовиков. Награды передал министру и представитель запасного батальона того же полка, заявив, что четыре маршевых роты готовы отправиться на фронт. Это сообщение вызвало новый взрыв аплодисментов и возгласы: «Да здравствует революционная армия!» Затем Керенского приветствовал и делегат одной из дивизий, раздались рукоплескания, прозвучали возгласы: «Да здравствует Керенский!» Очевидно, военный министр счел, что необходимый эффект достигнут, и провозгласил: «Да здравствует русская революция и революционная армия! Да здравствует грядущее братство народов!» Это вызвало новые аплодисменты, и Керенский покинул собрание – Совет стоя провожал его.

Выступление министра было умело подготовленной акцией. Вряд ли стоит считать совпадением появление тогда же в Таврическом дворце делегаций с орденами; большой эффект произвела весть об отставке Алексеева[864]. Вечером того же дня Керенский отправился на Северный фронт. Площадь перед вокзалом была запружена народом, а на платформе выстроился почетный караул Семеновского полка с оркестром. Выбор полка наверняка не был случайным.

Керенский представил депутатам свои ответы на критику, и Совет нашел их убедительными. Министр опровергал обвинения в стремлении установить диктатуру, и на этом этапе аудитория была с ним согласна. Поддержка со стороны Совета создавала политические условия для принятия мер, непопулярных в солдатской среде, но необходимых для подготовки наступления, – таких, как расформирование полков, отвергавших приказы, и как отмена отпусков.

И все же критика Керенского со стороны левых сил не прекращалась, тема «бонапартизма» звучала вновь и вновь, и он вынужден был возражать, при этом упоминая и «наполеоновскую» тему, что свидетельствовало о ее распространенности. Сторонники военного министра также отрицали неприятную для них историческую аналогию. Некий прапорщик писал в газету правых эсеров: «Не забудьте, что во главе военного ведомства сейчас стоит А. Ф. Керенский, который один может быть русским Гарибальди и никогда не будет для России ее Наполеоном». Не случайно в том же номере газеты был опубликован текст выступления Керенского на съезде эсеров, где он также отвергал обвинения в «бонапартизме»[865].