«Товарищ Керенский»

Готовя наступление, военный министр стремился создать, укрепить и расширить политическую коалицию поддержки активных боевых операций. Эта коалиция включала в себя умеренных социалистов, либералов и консерваторов. Политик должен был соответствовать общественным ожиданиям, которые противоречили друг другу. В этом отношении избранная Керенским тактика репрезентации приобретала определенный политический смысл. Он должен был одновременно быть «Бонапартом» и обличать «бонапартизм». В своих речах он отвергал роль Наполеона, становясь при этом в наполеоновскую позу «сильного политика». Постоянное отталкивание от образа «Бонапарта» и повторяющееся репрезентационное цитирование «Бонапарта», проявлявшееся в словах и поступках Керенского, в действиях его сторонников и противников, играли немалую роль в оформлении образа вождя.

6. Большой театр и рождение «нового человека»

Философ Н. А. Бердяев в своих воспоминаниях так описывал отношение писателя А. Белого к революционному вождю: «В лето 17[-го] года он был страстным почитателем А. Ф. Керенского, был почти влюблен в него и изображал свои чувства у нас в гостиной посредством танцев. Но потом он также был увлечен большевизмом и увидел в нем рождение нового сознания и нового человека». Можно предположить, что до увлечения большевизмом Белый связывал появление «нового человека» с деятельностью Керенского. В примечаниях к этому фрагменту мемуаров Бердяева его свояченица, Е. Ю. Рапп, уточняет:

Как-то однажды я осталась дома одна. Раздался звонок. На пороге нашей гостиной стоял А. Белый. Не здороваясь, взволнованным голосом, он спросил: «Знаете ли вы, где я был?» – и, не дожидаясь ответа, продолжал: «Я видел его, Керенского… он говорил… тысячная толпа… он говорил…». И Белый в экстатическом состоянии простер вверх руки. «И я видел, – продолжал он, – как луч света упал на него, я видел рождение “нового человека”… Это че-ло-век». Н. А. [Бердяев] незаметно вошел в гостиную и при последних словах Белого громко расхохотался. Белый, бросив на него молниеносный взгляд, не прощаясь, выбежал из гостиной. После этого он долго не приходил к нам[869].

Очевидно, восторженная реакция Белого запомнилась другим участникам этой сцены. Правда, Бердяев указывал на один из летних дней, но, скорее всего, Белый был свидетелем знаменитой речи Керенского в Большом театре 26 мая, о которой уже упоминалось в связи с мемуарами известных актеров.

Как уже отмечалось, нельзя полностью доверять воспоминаниям современников, даже если свидетельства эти подтверждают и дополняют друг друга. Однако положительное, восторженное отношение А. Белого к революционному министру и к его речи зафиксировано и в других источниках. В брошюре, написанной Белым в июне – июле 1917 года, можно прочесть: «Революция до революции, до войны еще издали внятно кивает без слов. И когда говорит министр Керенский “будем – романтиками”, мы, поэты, художники, – мы ему отвечаем: “Мы – будем, мы – будем”…»[870] В тексте брошюры прямо указано, что автор цитирует речь Керенского, произнесенную им в мае 1917 года в Большом театре.

Для лучшего понимания этой туманной фразы следует привести предшествующий фрагмент текста, также достаточно неясный, отсылающий к ранним произведениям писателя, посвященным интерпретациям творчества Ф. Ницше: «Бренный образ изломанной формы есть символ: мир нам данных искусств – он не есть мир искусства; искусства создания жизни; он – все еще символ, который, по Ницше, всего лишь кивает без слов; мир искусств, нам доселе гласивший, давно уж молчит и кивает без слов; заговорили далеко грохоты еще невнятного слова, которого первая буква – война, а вторая – восстанье… из мертвых»[871].