«Товарищ Керенский»

Идея появления «сверхчеловека», отличного от «великих людей» прошлого, «сверхчеловека», отрицающего старую мораль и наделенного «волей к власти», была популярна в русском обществе начала ХХ века. Многочисленные интерпретаторы и переводчики, популяризаторы и эпигоны Ф. Ницше сделали немало для того, чтобы найденные им слова и образы получили новую жизнь на русской почве. Ницшеанство усваивалось и тиражировалось представителями различных художественных и идейных течений – народниками, марксистами, символистами. «Стадами начали ходить одинокие сверхчеловеки, вообразившие, что им все дозволено», – писал в 1915 году Н. Бердяев. И не один только А. Белый смотрел на революцию «через Ницше»[896]. Культура начала ХХ века провозглашала идеал полного самовыражения личности, была пропитана ожиданием появления «нового человека», чья жизнь представляла бы истинный шедевр, а исключительность – подтверждалась бы эмоциональным признанием со стороны множества поклонников. Именно так современная исследовательница описывает тот контекст, в котором возник культ Муссолини – «нового человека», Человека с большой буквы, как его именовали сторонники[897]. Теми же словами можно было бы описать и атмосферу, в которой появился культ Керенского: образ вождя олицетворял ожидания Серебряного века. Ницшеанские слова и образы отражали важную динамику настроений эпохи революции: значительная часть общества искала вождя-спасителя, триумфатора, который соединял бы в себе качества военного вождя и политика-творца, политика-художника, отвечал бы чаяниям Серебряного века, ждавшего появления «нового человека», политического лидера нового типа. «Театральность» Керенского отходила на задний план, уступая место образу военного вождя, «вождя революционной армии». Это лишь усиливало эффект его театральных выступлений, заставляя воспринимать их как важнейшую часть революции.

В то же время некоторых этот «театральный» политический стиль, отличавший Керенского, уже начинал утомлять и раздражать, и в мае подобные настроения стали ощущаться даже в публикациях прессы. Эти настроения использовали и усиливали политические противники военного министра, критиковавшие его преобразования в армии и подготовку наступления. В таких условиях распространенные образы «политика-творца» начали перекодироваться и получать негативную окраску. Критика Керенского усилилась даже в рядах партии социалистов-революционеров, к которой принадлежал военный министр. Через несколько дней после своего выступления в Большом театре он смог это почувствовать.

7. Керенский и партия социалистов-революционеров

10 марта 1947 года, находясь под впечатлением новой книги мемуаров В. А. Маклакова, А. Ф. Керенский писал этому видному деятелю конституционно-демократической партии: