«Товарищ Керенский»

Авторитет Керенского должны были укреплять и послания от известных политиков и организаций, претендующих на общественное влияние. От имени Временного комитета Государственной думы М. В. Родзянко уверял Керенского: «Государственная дума всегда будет помнить, что именно Вы горячим словом и личным примером зажгли сердца воинов и пробудили сознание долга для защиты добытой революцией свободы…»[1123] Вдохновителя наступления приветствовали V съезд Трудовой группы, еврейская группа, Петроградский совет офицерских депутатов[1124]. Керенского превозносили министры союзных правительств и ведущие мировые издания, эти оценки появлялись в русской прессе.

К прославлению военного министра присоединились и пропагандистские центры, считавшие желательным сдвиг политического курса страны вправо. Например, автор патриотического стихотворения, выпущенного издательством, которое было связано с окружением Л. Г. Корнилова, в псевдонародном стиле описывал восприятие «демократического министра» фронтовиками:

                      Вслед за ним сам военный министр прикатил
                      И за бой молодецкий всех благодарил,
                      Пожимал руки нашим солдатам,
                      Обращаясь, как будто брат с братом[1125]

.

И другие группы, ориентировавшиеся на установление военной диктатуры, считали нужным поддержать в это время министра. Военная лига, один из центров сплочения правых сил, выпустила листовку: «“Войскам 18 июня” и их вдохновителю гражданину Александру КЕРЕНСКОМУ – СЛАВА!»[1126] Впрочем, славословия со стороны правой и консервативной прессы не всегда способствовали желаемому решению пропагандистских задач поддержки наступления. Давняя репутация этих изданий, различная в разных общественных кругах, порой отнюдь не укрепляла авторитета министра: «“Новое время” обливает Керенского помоями своего восхищения», – записал 19 июня в дневнике А. А. Блок[1127].

И в официальных сообщениях, и в заметках военных корреспондентов описывалось участие Керенского в организации наступления, в поддержании боевого духа войск, – и многими эта информация воспринималась с надеждой. Придворная дама, сохранявшая верность императорской семье, осуждала революционные преобразования и революционеров, но для военного министра делала исключение: «Наши войска продолжают наступать. Керенский среди них, старается поддержать их воинственный дух. Он появляется то пеший, то верхом, иногда на автомобиле, иногда на аэроплане. Энергия его изумительна. Он единственный в составе этого ужасного правительства человек с головой и волей»[1128].

Вместе с тем в газетах встречались и такие преувеличения, что их замечали даже читатели, находившиеся в тылу. Порой это вызывало иронические комментарии, иногда сочетавшиеся с выражением тревожных предчувствий. Передавали и вести о пропагандистских поражениях министра. Московский служащий писал о поведении солдат:

Наносят оскорбления Керенскому, генералам и офицерам. <…> Каково же теперь Керенскому, нашему народному герою, подобию Наполеона или Жанны д’Арк. Недаром он летает на фронте то на автомобиле, то на аэроплане, то бегом. Летает под артиллерийскими выстрелами, вблизи от военных действий. Выкрикивает зажигательные речи, переругивается с возмутителями солдатской души, грозит, топает ногами, целуется с героями, перевязывает сам их раны. Смерть тут где-нибудь на волоске от него. Но он не только не боится ее, но, может быть, жаждет ее. И если это так, то, значит, сам вождь революции отчаялся в разуме «освобожденного раба – русского недотепы». Может быть, ему стыдно стало пред собой за веру в русского человека, и он, ждавший от него сердца и души, видит теперь, что наш народ злосердечен и темен до дикости[1129].

Но в то же время многие восторженные поклонники военного министра рисовали образ решительного героя и умелого организатора победы. Не позднее 23 июня в Петрограде начали передавать слухи, что министр сам возглавил войска, идущие в наступление. Эти слухи фиксировались и в последующие дни, их распространяли и журналисты-офицеры, работавшие в военных изданиях, что придавало слухам статус экспертного суждения[1130].