«Товарищ Керенский»

Возможно, что актер Нароков, работая над своими мемуарами, вспомнил или даже перечитал эту статью, ведь в ней упоминаются те же фрагменты выступления Керенского, но Немирович-Данченко описал их совершенно иначе. Например, он тоже фиксирует появление вождя на столе президиума (слово «вождь» упоминается в статье) и его нервную жестикуляцию, однако трактует ее не как забавный прием актерствующего политикана, а как величественный и вдохновенный жест искреннего лидера, уверенно устанавливающего незримые связи со своей аудиторией:

Ему несносна всякая преграда между ним и слушателем. Он хочет быть весь перед вами, с головы до ног, чтобы его от аудитории отделял только воздух, сплошь пропитанный его и вашими обоюдными излучениями невидимых, но могущественных токов. Поэтому он знать не хочет кафедры, трибуны, стола. Он выйдет из-за кафедры, вскочит на стол, и когда оттуда протянет к вам руки, – нервный, гибкий, пламенный, весь в трепете охватившего его молитвенного восторга, – вам кажется, что он касается вас, берет этими руками и неудержимо влечет к себе[450].

В своих суждениях о Керенском Вас. И. Немирович-Данченко мог быть пристрастным: он давно уже стал членом масонской ложи и, возможно, желал всячески поддержать «брата» в его ответственных политических выступлениях. Однако некоторые характеристики ораторской манеры министра, представленные писателем, перекликаются с оценками, данными другими современниками. Да и актер Нароков в своих воспоминаниях признавал, что слова Немировича-Данченко, произнесенные после митинга в Большом театре, нашли отклик у слушавших его «буржуазных интеллигентов». Показательна оценка, которую мемуарист советской поры давал оратору: «Клокочущая “многоречивая лава” Керенского затопляла многие политически незрелые умы, искажала здоровое чувство патриотизма». Успех министра, которого Нароков, автор воспоминаний, изданных в советское время, именует «оголтелым врагом народа», объясняется политической неопытностью, наивностью его аудитории. «Буржуазных интеллигентов», согласных с мнением Немировича-Данченко, актер именует «политическими митрофанушками»[451].

Разнообразные оценки одинаковым образом, хотя и с разных позиций, объясняли секрет популярности выступлений Керенского: его речи соответствовали стилю, настроениям и политическим взглядам аудитории, разные авторы отзывов, не сговариваясь, использовали образ «слияния» оратора и его слушателей. Последним импонировали и «театральный» стиль, и эйфорическое настроение, и восторженные, завышенные политические ожидания революционного министра, который с энтузиазмом говорил о «сказке» революции. Описывая «феномен Керенского», современники использовали слова «истерия энтузиазма», «психоз толпы», «гипноз» – эти иногда иронические, а подчас уничижительные оценки авторов, испытывавших прямое и опосредованное воздействие работ Г. Лебона и Г. Тарда, подтверждали потрясающий эффект выступлений политика. В то же время и сторонники Керенского описывали ораторские успехи министра, указывая на совпадение эмоциональных состояний аудитории и оратора, ставшего символом нового строя: «И когда вышел на эстраду Керенский, толпа слилась с ним. С олицетворением народоправия»[452]. Керенский оформлял востребованный аудиторией стиль, усиливал эмоции, подтверждал своим авторитетом наивную веру своих слушателей в чудо революции. И при этом воспринимался как искренний политик. В известной степени он таковым и был.

О политическом «слиянии» политизирующейся аудитории и «революционного министра» писали и лидеры различных партий, также с успехом выступавшие в 1917 году на митингах и съездах. Если Коонен и Нароков со знанием дела подмечали артистические приемы Керенского, то партийные деятели обращали внимание на политический контекст, влиявший на восприятие речей. Не без профессиональной ревности Л. Д. Троцкий, сам знаменитый оратор, уже в августе 1917 года объяснял успех выступлений Керенского: «Полупроснувшийся обыватель с восторгом слушал эти речи, ему казалось, что это он сам говорит с трибуны». Здесь также указывается причина ораторских побед Керенского: он и как политик, и как оратор был адекватен массовому сознанию России, «просыпающейся» к политической жизни. Он выражал, отражал и в то же время формировал это сознание. О политическом и психологическом слиянии оратора и аудитории писал в своих воспоминаниях и лидер социалистов-революционеров В. М. Чернов: