«Товарищ Керенский»

Однако в то же самое время находилось немало желающих целоваться и обниматься с Керенским, так что можно говорить об имевшей место востребованности подобного рода действий. Ритуалы объятий и поцелуев были связаны и с теми предписываемыми политическими эмоциями, которые граждане новой России должны были испытывать по отношению к вождю. Автору этой книги уже доводилось указывать, что в политической культуре монархии особое место уделялось любви: императора следовало не только почитать, но и любить, и некоторые монархисты накануне Февраля искренне переживали, когда более не находили в себе способности любить «возлюбленного Государя»[461].

Поиск новых форм эмоционального отношения к республиканским политическим лидерам, форм, адекватных новому политическому строю, был и остается важной проблемой для стран, отвергающих монархию, но остающихся в поле влияния монархистской политической культуры. Нередко предписываемые при «старом режиме» политические эмоции (а иногда и риторика монархии) переносятся на деятелей нового строя, используются для укрепления их авторитета. И язык любви не был в 1917 году исключением: немало людей, целых коллективов признавались в политической любви к Керенскому. Проявления любви к вождю могли иметь различные формы, порой подчеркнутые, «театральные». Но само употребление языка любви предполагает какой-то минимум искренности – и мы опять приходим к тому, что «искренность» и «театральность» в отношениях между вождем и его сторонниками могли сочетаться.

Н. Я. Эйдельман любил повторять, что Пушкина от Пастернака отделяло несколько рукопожатий[462]. Тем самым он указывал на физическое измерение культурной преемственности: Пастернак был знаком с людьми, которые встречались с современниками поэта, его память о пушкинской эпохе была не только культурной, основанной на книжном знании, но и живой, теплой, коммуникативной. Этот прием можно применить и к Керенскому, указав на его связь со множеством жителей России в 1917 году: всего несколько рукопожатий (объятий, поцелуев) отделяло какую-нибудь жительницу далекой сибирской деревни от революционного министра – ее муж (солдат стрелкового полка, находившийся на фронте), скорее всего, пожимал руку члену полкового комитета, а у последнего было немало шансов пожимать руку Керенскому, а то и обнимать, целовать его. Политическое значение имело не только обилие рукопожатий, поцелуев и объятий – само желание совершать эти действия было следствием того «психологического заражения» эмоциональным состоянием, о котором писали современники. «Керенского любят все. <…> Его все боготворят и говорят о нем с умилением», – утверждал один из провинциальных журналистов[463]. Эта любовь к «поэту революции» позволяла соединить «театральность» и «искренность», а такой синтез был важным элементом «феномена Керенского», предпосылкой создания образа вождя.

Если объятия и поцелуи свидетельствовали о близости и любви, то ритуал поднятия политика на руки показывал восторженное, возвышенное почитание Керенского. В дни Февраля его поднимали на руки депутаты Петроградского Совета. Когда министр появился 26 марта в солдатской секции Совета, чтобы дать ответ на обвинения в свой адрес со стороны некоторых социалистов и авторов «Известий» Совета, то подтверждением успеха его выступления стало то, что депутаты, как уже отмечалось, вынесли его на руках. Игнорировать такие проявления восторга не могли и те члены Исполкома Совета, которые в своем кругу именовали выступление министра «демагогическим»[464].

Разумеется, не только Керенского носили на руках, но все же именно с ним современники связывали этот ритуал поднятия на руки и именно этим церемониям уделяла особое внимание печать (порой специально указывался статус тех лиц, которые поднимали министра). Так, когда Керенский завершил 5 мая важную политическую речь на Всероссийском съезде крестьянских депутатов, то один из делегатов, георгиевский кавалер, внес на эстраду кресло и обратился «к нашему вождю» с просьбой разрешить поднять его на руки[465]. На следующий день Керенского поднимали на руки в Морском министерстве, а через день – несли в кресле участники Всероссийского съезда офицерских депутатов, затем его выносили к автомобилю и восторженные солдаты 1-го запасного пехотного полка, и радостные гардемарины, только что произведенные в офицеры…[466] Уже тогда газеты фиксировали не все подобные факты: ритуал становился рутиной, терял сенсационность.