«Товарищ Керенский»

Ироничную зарисовку «проводов» Керенского-оратора, состоявшихся в один из тех дней, привел в своих воспоминаниях В. Б. Шкловский, который в мае стал комиссаром Временного правительства на фронте: «В другой раз я увидел Керенского, когда уже был назначен комиссаром. Ловил его для переговоров и изловил у Морского корпуса. Нашел его серый “Локомобиль” и стал ждать, разговаривая с шофером. “Сейчас вынесут”, – сказал шофер. И действительно, через несколько минут из дверей корпуса вынесли Керенского. Он сидел в обычной усталой позе на стуле, высоко поднятом над толпой»[467].

В то время, когда Шкловский работал над воспоминаниями, мемуаристы – сторонники разных взглядов использовали все средства для дискредитации Керенского, которого прежде, в 1917 году, считали «поэтом революции», и память о былом наивном «возвышении» теперь служила приемом снижения. И все же автор воспоминаний смог передать важную черту эпохи: жест, который первоначально выражал непосредственную эмоциональную реакцию, стал повседневным, привычным, обычным ритуалом власти. Не всякого представителя власти, однако, «носят на руках». Порой и успешные политики, даже «вожди», желающие быть «любимыми», выстраивают отношения со своими сторонниками иначе – определяют большую дистанцию (политическую и физическую) и меньшую «стихийность» в проявлениях предписанных политических чувств.

«Театральный стиль», претензии на роль «искреннего» политика, экзальтированные проявления «любви», выражавшиеся в объятиях и поцелуях, эйфория по поводу переворота, которую стремился усилить министр, открыто претендовавший на статус «вождя», – все это вызывает насмешки у многих историков (и так же воспринималось некоторыми современниками уже в 1917 году). И тем не менее все это крайне важно для понимания сущности власти в эпоху революции. В то время, когда политизировался театр и театрализовывалась политика, пафос умелых агитаторов становился фактором государственной важности, и Керенский, талантливый оратор, оказывался бесценной фигурой и для Петроградского Совета, и для Временного правительства. Иностранцы, посетившие тогда Россию, называли ее страной «180 миллионов ораторов», а Керенский был самым известным, самым популярным, самым успешным из них – и при этом он считался честным, искренним. В тех ироничных оценках «театрального стиля» речей Керенского, которые давали другие знаменитые ораторы 1917 года – Чернов, Луначарский, Троцкий, – чувствуется ревность, даже зависть.

Образы «министра революционной театральности», «поэта революции», «искреннего политика» были адекватны политическому, эстетическому, этическому сознанию начального этапа революции, когда массы людей оказались стремительно вовлечены в мир современной политики. Эти образы были необычайно важны при создании репутации «народного вождя», а Керенский в силу своих способностей стал политическим вождем людей политизирующихся, «просыпающихся» к политической деятельности. Подобный «театральный» и вместе с тем «искренний» стиль копировали многие активисты, для которых манера репрезентации Керенского служила образцом. Исключением не был и Д. А. Фурманов, ставший потом олицетворением большевистского военного комиссара, – об этом говорит запись в его дневнике за 29 мая 1917 года, когда он отмечал, что произнес речь «под Керенского»[468]. Многие «театральные» приемы Керенского использовались впоследствии и теми политиками, которые с презрением отзывались о стиле «народного министра»; немало своеобразного «театра», например, было в выступлениях Троцкого. Прием провоцирования энтузиазма в целях его дальнейшего использования применяли и противники Керенского, пришедшие затем к власти.

5. Великий мученик революции

Писатель М. М. Зощенко в 1938 году опубликовал посвященную Керенскому повесть «Бесславный конец». В ней он так характеризовал героя повествования:

В своем физическом облике он был сын своего времени – типичный представитель дореволюционной интеллигенции: слабогрудый, обремененный болезнями, дурными нервами и неуравновешенной психикой.

Он был сын и брат дореволюционной мелкобуржуазной интеллигенции, которая в искусстве создала декадентство, а в политику внесла нервозность, скептицизм и двусмысленность.

Он был слабый и безвольный человек[469].