«Товарищ Керенский»

Керенский сам неоднократно указывал на свою крайнюю усталость. Выступая перед депутатами Гельсингфорсского Совета, министр заявил: «Все эти дни с 27-го я почти не спал и делал то, что мог». В другой записи данной речи слова Керенского звучат еще более драматично: «Я не могу долго говорить – прошу верить, что с 27-го февраля я не спал – настолько велико напряжение в атмосфере руководящих кругов молодой России»[479]. Влиятельные публицисты писали о том же: «Работал в первые дни по 24 часа в сутки»[480]. Плохое состояние здоровья объяснялось крайним перенапряжением сил человека, отдающего всего себя революции.

И такой образ Керенского производил огромное впечатление на его аудиторию. Один из депутатов Всероссийского совещания Советов заявил 31 марта: «Я хочу указать, что мы не должны нашими нападками сжигать того сердца, которое горит за народное дело, за дело нашей революции. Тот, кто его видел с этой трибуны, скажет, что он и так горит на наших глазах, и его оскорблять – преступление, товарищи». Это заявление было встречено рукоплесканиями зала[481]. Такого рода указания на самоотверженность революционного министра преследовали цель ограничивать критику в его адрес.

Плохое состояние здоровья лидера при подобной интерпретации никак не мешало обретению статуса настоящего, сильного вождя – напротив, оно этот статус подтверждало. Болезненность представала как проявление крайней формы аскетизма политика, сознательно жертвующего своим здоровьем, даже жизнью ради идеалов революции; как обоснование высокого, уникального морального статуса «борца за свободу». Более того, иные современники полагали, что готовность постоянно переносить боль, перебарывать недуг ради победы революции свидетельствует не только о самоотверженности политика, но и о его колоссальной, «железной» воле, несокрушимой силе духа[482].

Некоторые сторонники министра видели эти качества в его взоре. Так, О. Леонидов писал, что Керенского, «тщедушного, щуплого» человека, «скорее юношу, чем мужчину», характеризуют его глаза – «стальные, непреклонные». Глаза, истинное зеркало души, говорят о необычайной воле политика, которая побеждает его телесные недуги. Постоянное преодоление тяжелой болезни служит доказательством удивительной стойкости вождя-инвалида, закаленного борьбой за свободу:

Говорят, что у Керенского нет одной почки, что у него никуда не годятся легкие, у него больная правая рука, которая все время пухнет… И вот, несмотря на всю эту физическую немощь, которая другого приковала бы к постели, Керенский, не угасая, горит огнем своего пламенного духа, своей неодолимой любви к родному народу, горит сам, зажигает других и буквально творит чудеса, – весь экзальтированный, весь точно под гипнозом, точно посланный Провидением пророк, который, «обходя моря и земли, глаголом жжет сердца людей»![483]

О том же писал и другой биограф Керенского: «Он – человек слабой физической организации, живущий с одной почкой, – ведет такую трудовую жизнь, при которой рабочий день в 16 часов кажется ему недосягаемым идеалом». Автор жизнеописания вождя видел в этом проявление революционного патриотизма:

Да, революция не щадит своих любимцев, – она жжет свои пылающие факелы с обоих концов.

Но не это волнует А. Ф. Керенского. Если бы он не был скромен, он бы мог сказать о себе словами Петра Великого: «А о мне ведайте, что жизнь мне не дорога, благоденствовала бы только Россия».

Тот, который принадлежал к политической партии героев, готовых в любой момент отдать – и отдававших – свою жизнь за счастье народа, не будет трястись, как щедринский пескарь, за свою жизнь[484].