«Товарищ Керенский»

Не следует считать всевозможные описания энтузиазма в разных его проявлениях лишь колоритными и экзотичными деталями, украшающими исторические повествования. В политической жизни те или иные сильные эмоции, разделяемые массами людей, являются важным политическим ресурсом. Во времена же революций, когда набор «нормальных» инструментов властвования становится все более ограниченным, использование потенциала распространенных и сильных эмоций приобретает еще большее значение. И Керенский охотно и умело стремился пробуждать энтузиазм, а затем использовать его в политических целях. Так, выступая в Гельсингфорсе, он прямо призывал превратить «революционный энтузиазм» в «организованную стальную машину государственного творчества»[456].

Другие министры также считали, что пробуждение энтузиазма – важнейшая и актуальнейшая задача политиков, и это мнение находило отклик у современников. Генерал А. Е. Снесарев, пребывавший на фронте, сочувственно цитировал в своем дневнике А. И. Шингарева: «Лет 300 назад Россию спас энтузиазм, зажженный Мининым и Пожарским, надо и теперь зажечь огонь народного энтузиазма. Если Керенский вызовет энтузиазм армии, а Пешехонов – в области народного продовольствия – Россия будет спасена». И далее от себя генерал добавлял: «Если рассчитывать на идею энтузиазма, какой, например, Шингарев придает такое значение, то мы готовы ее использовать в полной мере, до решимости пожертвовать собою»[457].

Вместе с тем, несмотря на всю свою склонность к театральным жестам и публичным выступлениям, Керенский игнорировал некоторые важнейшие торжественные церемонии революции. Так, было замечено отсутствие министра юстиции на похоронах жертв революции 23 марта. Между тем это была одна из крупнейших манифестаций в истории России, на ней присутствовали министры Временного правительства и руководители Петроградского Совета. В газетах сообщалось о болезни Керенского, которая не позволила ему присутствовать на похоронах[458]. Однако вряд ли это соответствовало действительности, ибо в этот день министр работал. В личной же беседе он объяснил свое отсутствие занятостью, необходимостью делать дело, а не отвлекаться на торжественные церемонии: «Теперь работать надо, а не в игрушки играть»[459].

Не стоит доверять здесь политику: все его поведение в 1917 году свидетельствует о том, что торжественные церемонии и празднества он считал очень важным делом – в тех случаях, если это соответствовало его целям. Отсутствие популярного министра на похоронах жертв революции могло быть вызвано нежеланием выступать на «вторых ролях»: главным организатором церемонии был Петроградский Совет, с руководителями которого у Керенского складывались непростые отношения. А возможно, сам церемониал похорон заставлял бы министра юстиции и товарища председателя Исполкома Петроградского Совета сделать тот символический выбор, которого он как раз хотел избежать: ведь Керенский не мог быть одновременно и в группе членов Временного правительства, и в группе руководителей Совета. Политически же для него такое одновременное присутствие в двух органах власти было очень важно, поэтому разумнее оказалось игнорировать эту грандиозную манифестацию.

Соединение «театральности» и «искренности» в политическом стиле Керенского требовало и определенных жестов, ритуалов, усиливающих эффект его речей. Если многочисленные рукопожатия должны были подтверждать репутацию «демократа», а вручение военному министру боевых наград доказывало его авторитет «вождя революционной армии», признанного героями, то многочисленные объятия и поцелуи свидетельствовали об особых, близких, эмоционально значимых отношениях, которые Керенский устанавливал со многими простыми гражданами. Иногда же подобная символически интимная политическая связь устанавливалась с целыми категориями жителей России – в том случае, когда министр обнимал и целовал их представителей. Порой он заставлял – в знак примирения – целоваться других. Уже в 1917 году тяга Керенского и его аудитории к объятиям и поцелуям вызывала немало иронических комментариев. Москвич, внимательно следивший за текущими событиями, так описывал 28 апреля в своем дневнике атмосферу праздников революции: «…бурные аплодисменты, веселые лица, поцелуи (Керенский, например, целовал Церетели, и любитель же А. Ф. Керенский целоваться, кого-кого он не “удостаивал” своими поцелуями – и Брешко-Брешковскую, и М. В. Алексеева!)»[460].