Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Возвращаясь к совещанию, она заявила, что заседания были продолжительными и хаотичными. Многие (их имена теперь замалчиваются) выступали по проблемам, связанным со своей специальностью. Председатель выждал своей очереди. Он начал с «красноречивой критики» репутации людей (в том числе и её самой), ответственных за постановку «Пожара на аэродроме», «На реке Сунгари» и «Брат и сестра поднимают целину». Его замечания по своей сути резко отличались от других выступлений. Они касались не только литературы и искусства самих по себе: они опирались на философию и политическую теорию. Ход дискуссии и сделанные Председателем выводы были суммированы в его статье «Выступления на совещании по вопросам литературы и искусства»[189]. В дальнейшем она перечитывала эту статью много раз, с каждым разом понимая её всё глубже. В ней Председатель поставил ключевые вопросы: следует ли писать о светлых или о тёмных моментах; каковы задачи данного произведения и каковы результаты; что должно служить нашими политическими и художественными нормами? Он также предупреждал, что те, кто описывает мрачные стороны жизни, не обязательно бывают великими, а те, кто превозносит её светлые стороны, не обязательно бывают важными людьми.

— Читайте её почаще,— настаивала она. (Полный текст статьи на китайском языке был доставлен мне на другое утро как часть моих «материалов для изучения».)

Обращаясь мысленно к вызовам судьбы, которые Мао всегда встречал в лоб, когда они строили свою жизнь вместе, Цзян Цин простодушно сказала: «Я боготворила Мао». Потом, вопросительно взглянув на меня, она спросила: «Профессор Уитке, а вы не хотите, чтобы ваши студенты боготворили вас?»

Удивленная её непосредственностью, я ответила отрицательно, добавив, что хочу, чтобы они были мной довольны, но не имею никакого желания быть боготворимой.

Она сразу же, улыбнувшись, добавила, что в процессе культурной революции Председатель постоянно боролся против поклонения себе, ибо оно было сопряжено с серьёзной опасностью. Мало того, кое-кто, стремясь в ходе борьбы, порождённой культурной революцией, одержать победу над ней, начал льстить ей, и их лесть становилась всё более неумеренной. Какое-то время она была глупа и позволяла обманывать себя, но затем поняла, как важно всегда сохранять гибкость в своей революционной тактике.

Быстрые переходы Цзян Цин от яньаньского совещания к культурной революции и обратно происходили в её уме автоматически, поскольку единственным идеологическим оправданием для её деятельности в ходе культурной революции служил трактат Мао о яньаньском совещании. Ни Мао в своих «Выступлениях», ни она в своём пересказе не сохранили для истории данных об источниках противоречивых взглядов на литературу, ставших первопричиной созыва яньаньского совещания. В какой-то мере довольно грубый, сталинистский, прагматический подход Мао к этому вопросу, столь важному для единства коммунистов в Китае, объясняется тем, что Маркс, Энгельс и Ленин не занимались систематически проблемами культурной резолюции. Прибегая к механическому языку, явно рассчитанному на то, чтобы у «изнеженных» интеллигентов забегали мурашки по спине, Мао назвал писателей «инженерами человеческих душ» (метафорическое определение, заимствованное Сталиным у Горького). Отталкиваясь от учения Ленина, он утверждал, что литература и искусство — это винтики в механизме революции[190]. Он сказал тогда:

— Совещание, которое мы сегодня открываем, должно помочь нам по-настоящему превратить литературу и искусство в составную часть общего механизма революции, в могучее средство сплочения и воспитания народа, в мощное оружие, которым мы будем разить врага вплоть до его уничтожения, в средство помощи народу в его единодушной борьбе с врагом[191].