Тоже мне новости

Вспоминая закат
за забором, за белым забором,
три минуты подряд
я светился не взглядом, а взором.

Архаично-торжественен

я восседал над прудом.
Трясогузка так женственно
двигала длинным хвостом,

что я вдосталь настроил

замков на ближних холмах,
и за белым забором
и там, где расцвел мак.

Ни одна береза

не махала верхушкой,
не намечались грозы,
а намечался ужин,

и в тишине плелась

очень активно
нить, скручиваясь в связь
с миром. Фиктивную.

2

Я, впрочем, как и все,
мне так кажется,
вовсе не помет, не посев.
Мне есть в чем каяться.

Не лев, не собака, не остролист,

не тот же самый мак,
и никакой дарвинист
не заставит меня думать не так.

Вспоминая закат

за белым-белым забором,
многодумно вперял взгляд
в леса и просторы.

«Я нюхаю твое белье…»

Я нюхаю твое белье
через две тыщи километров
и лисье личико твое,
и мокрое отверстие.

Я нюхаю верховья рек,

хрип ясных сосен,
непрерываемый ночлег,
закрашенную проседь.

Сижу и слышу в тишине

воркуют годы,
мальчишка пляшет на волне,
снуют погоды.

Кто станет нем, кто станет слеп,

каким кто станет?
Через столетие нелеп
мильон терзаний.

А пепел в воздухе застыл,

а запах светел,
а ветер выл, а ветер ныл
два-три столетья.

«Несомый с воплями наружу…»

Несомый с воплями наружу
взыграл возжаждавши чудачеств.
– Чей ум ночами я нарушу,
когда присяду посудачить, —

сказал покойный, осерчав

на всех подручных капитанов,
ударив по восьми плечам
своими неземными ранами.

Талантлив ныне он иным

скорей, чем был талантлив здесь.
Он даже бабой не пленим
хоть по кустам ее развесь.

Переваливши через край

и свесив патлы на природу,
он думал: «Сколько ни играй,
людская мерзкая порода,

а выплеснешься вот наружу

как я от всех своих чудачеств!»
И подвывая с тихим ужасом
бежали капитаны плача.

«Лепестки пиона…»

Лепестки пиона
осыпаются на траву.
В этом мире зеленом,
красном, белом
и душой, и телом
живу.

Ах, как было бы просто,

если бы было так.
Ивы среднего роста,
ирис, люпин, мак.

Отгородиться забором

и наблюдать в дождь
за всяким зеленым вздором
набирающим мощь.

Пруд переполнен по камни.

Град пока еще мелкий
не посечет пока мне
распускающиеся безделки.

И чем еще лечиться,

как не одиночеством в травах?
Водка, сарделька, горчица
и небесная слава.

«Не обломать бы сладкий стебель…»

Не обломать бы сладкий стебель —
нагое, гнущееся тело,
не схавать бы венозных сплетен
синих на белом,

целуя сотни углублений

захваченной теплом страны.
– Я мир поставлю на колени!
– Я обернусь зверьем лесным!

Но ручки ивы так покорны

и тянутся сто раз на дню.
В прудах игрушечных линкоров
устраиваешь беготню.

«Нельзя ли…»