Традиция пророчеств о противостоянии России и Запада. Попытка научного взгляда

Как мы уже отмечали, толкование явления Державной как пророчества о спасении России выглядит потерявшим актуальность за пределами событий 1917–1918 годов — очевидно, что уже через несколько лет потребовалось более конкретное и подробное толкование, не продиктованное исключительно настроениями исторического момента. Стало очевидно, что это спасение России или необходимо отложить на будущее или попытаться описать, в чем же конкретно оно состояло и как оно реализовалось в событиях революционной эпохи. Если первый подход был характерен для монархического толкования явления Державной иконы, впоследствии ставшего мейнстримом, то второй подход стал основанием предложенных нами в 2016–2019 годах исторических толкований этого явления. Мы попробуем еще раз рассмотреть их более подробно.

Как нам кажется, одна из основных проблем подобных исторических толкований — в объяснении, какой конкретно аудитории они предназначены. Если явление Державной иконы было адресовано русскому православному обществу времен Революции, то странно было бы предположить, что его правильный смысл не был понят вообще никем из современников и обнаружен только через столетие — при этом также не получив серьезного признания в православной среде. Эта проблема отчасти возникает уже при попытке связать явление Державной с восстановлением патриаршества.

Нельзя сказать, чтобы подобная идея вообще не могла возникнуть в 1917 году — некоторые деятели той эпохи действительно считали восстановленное патриаршество заменой монархии, причем заменой лучшей и освященной свыше. Так, возможно, что к этой идее был близок тот же протоиерей Сергий Булгаков, в 1925 году высказавший примечательную мысль о восстановлении патриаршества в России: «Если в прежнее время Россия была Империей, теперь она стала Патриархией: Царя Всероссийского сменил Патриарх Всероссийский. Только в этом титуле продолжает сохраняться до лучших дней святое имя нашей страны»[111]. Подобный взгляд, очевидно, был логичен для представителя либерального и социалистического крыла православной мысли, каким был отец Сергий Булгаков. Идея патриаршества как замены монархии встречалась и уже в более раннее время: так один из аргументов в пользу восстановления патриаршества, высказанных на Поместном соборе 1917–1918 гг., звучал как «если у нас нет царя, пусть будет патриарх»[112]. Возможно, что приведенная идея исходит из аналогии между судьбой России и судьбой Византии — главами православных христиан бывшей империи после падения Константинополя в 1453 году стали константинопольские патриархи, которые в Османской империи являлись основными политическими представителями православного населения. Возможно, что в определенных церковных кругах судьбу Церкви после падения монархии и, тем более, после Октябрьского переворота мыслили аналогичным образом и символизм Державной иконы в данном случае пришелся бы как нельзя кстати.

Нам не удалось найти прямых упоминаний о том, что в 1917 году кто-то связывал явление Державной с восстановлением патриаршества, но в свете общей линии мысли либеральных и антимонархических церковных кругов того времени такой подход кажется вполне вероятным. Примечательно, что избрание патриарха Тихона на соборе 1917 года также было напрямую связано с богородичными праздниками и культом Богородицы. Поместный собор 1917–1918 гг. открылся в день Успения Пресвятой Богородицы. Окончательный выбор патриарха был основан на жеребьевке, проведенной после молитв у чудотворной Владимирской иконы Богородицы, а интронизация патриарха Тихона состоялась в день Введения Богородицы во Храм. Сам патриарх Тихон говорил: «Утешением и ободрением служит для меня и то, что избрание мое осуществилось не без воли Пречистой Богородицы. Дважды Она, пришествием честной своей иконы Владимирской, в храме Христа Спасителя присутствует при моем избрании: в настоящий раз самый жребий взят от чудотворного Ея образа. И я как бы становлюсь под честным Ея омофором»[113].