Традиция пророчеств о противостоянии России и Запада. Попытка научного взгляда

Приведенное толкование, при всей его укорененности в событиях 1917–1918 годов, имеет, однако, две слабые стороны. Во-первых, это уже упомянутое нами молчание оригинальных источников — нам не удалось найти какие-либо прямые упоминания о подобной связи до публикации нашей статьи в 2016 г. Таким образом, нам остается предположить, что истинный смысл этого явления был то ли не понят его адресатами, то ли очень быстро забыт, так что в доступных источниках не сохранилось никаких упоминаний на эту тему. Другой проблемой является значение восстановления патриаршества в истории России и Русской церкви. Сложно отделаться от мысли, что участники Собора 1917–1918 годов считали восстановление патриаршества одним из принципиальных событий русской истории, освобождением Церкви от контроля государства и окончанием периода «цезарепапизма». В реальности Русская церковь оказалась в жесткой зависимости от Советской власти, став объектом преследований и репрессий. Даже после начала сталинской «религиозной оттепели» в 1943 году и после прекращения антирелигиозной политики в 1988 году патриархи Русской православной церкви в реальности не стали выполнять роль национальных лидеров. Вероятно, общенациональным авторитетом в России пользовались патриарх Тихон и патриарх Алексий II, возглавлявшие Церковь в сложные времена смут и гражданских потрясений — однако очевидно и то, что их авторитет и влияние никогда не достигали того уровня, какой был у патриарха Филарета или патриарха Никона. Если рассуждать объективно, то кажется, что если бы Церковью по-прежнему управлял Священный Синод, то в церковной истории России XX–XXI вв. ничего принципиально не изменилось бы.

Другим предложенным нами толкованием явления Державной иконы стала его связь с получением женщинами избирательных прав и, шире, эмансипацией женщин, происходившей в XX веке. Эта версия показалась нам привлекательной по той причине, что получение женщинами избирательных прав было событием не регионального, а международного значения, важнейшим эпизодом общемирового процесса эмансипации женщин и получения ими равных прав с мужчинами. Однако это толкование имеет сразу несколько слабых сторон. Мы действительно можем обнаружить в церковной публицистике 1920-х годов и исторических источниках этого времени отдельные размышления, которые могут указывать на осмысление Церкви и патриаршества как замены рухнувшей русской монархии, очевидным образом перекликающиеся с символизмом Державной иконы. Однако получение женщинами избирательных прав не получило никакого серьезного осмысления в церковных кругах и, тем более, никем не связывалось с явлением Державной иконы Божьей Матери. Мы не находим подобных идей не только у консервативных церковных деятелей (этого и было бы сложно ожидать), но и у православных авторов, придерживавшихся левых взглядов (Н. А. Бердяев, отец Сергий Булгаков), равно как и у верующих женщин, политически принадлежавших к левым кругам (Е. К. Брешко-Брешковская, мать Мария Скобцева). Полное отсутствие любой, даже косвенной ассоциативной связи между явлением Державной иконы и получением женщинами избирательных прав в сознании как современников этих событий, так и последующих толкователей, делает эту идею неправдоподобной. Было бы странно предположить, что тайный смысл явления Державной иконы был не понят никем из современников и открыт лишь одному из толкователей, писавшему через столетие после этих событий — при том, что приведенное им толкование тоже не получило широкой известности. Таким образом, здесь перед нами встают примерно те же проблемы, что и в случае с толкованием, рассматривающим явление Державной иконы как пророчество восстановления патриаршества, причем в данном случае они имеют еще более серьезный характер — во всей литературе прошлого века мы не обнаруживаем даже каких-то косвенных ассоциаций в поддержку обсуждаемого нами толкования.