Траектория полета

Ветерок с залива принес аромат соленой воды и едва уловимый привкус горелого. Мы все посмотрели на пасеку, опоясанную теперь желтой полицейской лентой. Уцелевшие ульи были задрапированы черной тканью. Я предположила, что это сделал Лайл по традиции пчеловодов – так пчелам сообщают о смерти хозяина. Мало осталось пчел. Те, что не погибли в пожаре, улетели в неизвестную даль.

На пристани виднелась одинокая фигура в кресле-каталке. Голова Берди склонилась над дедушкиным дневником – его первым томом, начатым, когда Нед был подростком, и оконченным в 1953 году. На последней странице изящным женским почерком, знакомым только тем, кто знал нашу бабушку, было написано письмо, адресованное Берди.

Дневник шестьдесят два года пролежал в том самом улье в заднем ряду пасеки, который никогда не передвигали. Лайл нашел его рядом с дедушкиным телом после того, как потушили пожар. Хотя коронер сказал, что дедушка умер от сердечного приступа, все мы знали, что его сердце просто разбилось, пока он до последнего защищал память о женщине, которую любил.

– Ты показала ей фотографию? – спросил Джеймс.

Я помотала головой и сразу об этом пожалела. Голова все еще болела, а под повязкой кожа чесалась так сильно, что я не могла спать. Я помнила, бабушка говорила – если рана чешется, значит, заживает. Если бы она была еще жива, я спросила бы у нее, когда заживет скорбь. Я знаю, у нее бы нашелся ответ.

И все же трудно объединить в голове образ любящей женщины, которую я знала, с образом человека, способного на убийство.

– Нет пока, – ответила я Джеймсу, глядя в его теплые голубые глаза.

Хорошо, что он не уехал. Пока я лежала в больнице, пока мы с Мейси все еще пытались осмыслить произошедшее, Джеймс, Лайл и Марлен вместе организовали похороны дедушки, расчистили пасеку и переоборудовали дедушкин кабинет в спальню для Берди, когда она вернулась из больницы. Джеймс сказал, что Кэролайн много помогала им по телефону и даже грозилась, что приедет сама и наведет тут порядок. Но я знала, что основную часть работы он взял на себя.

Я испытывала к нему нечто большее, чем просто благодарность. Может, это началось в тот самый вечер на пристани, когда он осмелился высказать мне правду обо мне самой. Или когда сказал мне, что я не обыкновенная. Или, может, когда приехал в Апалачиколу с единственным желанием – помочь. И помог. Я улыбнулась ему, не в силах выразить свои мысли словами. Хотя мы оба знали, что слова не нужны.

Подобрав с пола сложенный лист бумаги и свой телефон, я встала и немного подождала, когда пройдет головокружение.

– Пожалуй, это можно сделать и сейчас.

На полпути к пристани меня догнала Мейси.

– Она и моя мать тоже.

Я кивнула, не глядя на нее. Между нами все еще оставалось много неулаженных вопросов. Но, как и в детстве, когда мы играли в «палочки и шарики», каждая из нас боялась вытащить палочку первой и рассыпать шарики, нарушив хрупкое равновесие, за которое мы так долго цеплялись.

– Берди?

Мать обернулась к нам и улыбнулась. Несмотря на то, через что мы все прошли, она все еще выглядела как Грейс Келли – если не обращать внимания на гипс. По ее лицу, почти без морщин, разлилось умиротворение, карие глаза ясны и полностью сосредоточены на нас. Так необычно, будто мы увидели нашу мать впервые. А может быть, в некотором роде так оно и было.

Мы обе поцеловали Берди в щеку и поставили два пляжных стула рядом ее креслом-каталкой.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Мейси.

– Хорошо, если не считать сломанной ноги.

Мы с Мейси переглянулись: неужели наша мать только что пошутила?

– Я хотела показать тебе кое-что, – сказала я, разворачивая сложенный вдвое листок. – Кэролайн, сестра Джеймса, прислала это по электронной почте, и Мейси распечатала, чтобы мы могли получше рассмотреть.

Берди протянула к нам руку, тонкую и бледную, и только голубые вены и узловатые пальцы выдавали ее истинный возраст. Я отдала ей листок бумаги, и она расправила его поверх дневника.

– Качество фотографии не очень хорошее, – заметила я. – Кэролайн сфотографировала старый снимок своим телефоном. Это фотография ее бабушки Иды и ее мужа, ее родителей, братьев и сестер, когда они прибыли в Нью-Йорк в мае 1947 года.

Берди прерывисто вздохнула, я склонилась ближе.

– Это и есть твоя Аделина? – спросила я, показывая на красивую девушку, стоящую с краю в заднем ряду, под руку со светловолосым мужчиной, немного выше ее. Красивая девушка с правильными чертами лица. И хотя волосы и глаза у нее были темные, Кэролайн и Джеймс очень на нее похожи.

– Да, – кивнула Берди, нежно проводя тонким пальцем по лицу девушки. – Моя Аделина. Такая хорошая и добрая. Как плохо, что я забыла ее. Я была бы вам лучшей матерью, если бы помнила то, чему она меня учила.

– Смотри, копия Бекки, – сказала я, показывая на маленькую девочку с очень светлыми волосами, стоящую перед Идой.

– Нет, – сказала Мейси. – Я думаю, она твоя копия, Джорджия. Хотя у нас у обеих ее нос.