Траектория полета

– Колетт, – произнесла Берди. – Девочка, которой я была и которую забыла. И вот, спустя много лет, я проснулась и вспомнила ее, только теперь я – старая женщина, и у меня не осталось времени на ошибки.

В ее голосе зазвучали слезы, у меня в глазах тоже защипало. Снимок лишь подтвердил ту правду, которую мы уже знали, однако смотреть на него было все так же больно. Трудно поверить, что эта маленькая девочка Колетт и есть наша мать – наша загадочная мать, красивая женщина, которая парила на периферии наших детских жизней, как красочный газовый шарфик, подхваченный ветром.

Берди сложила листок и провела рукой по обложке дневника.

– Отец хотел его уничтожить, но я рада, что ему не удалось. Я прочитала то, что написала мне мама. Отец всю жизнь прятал это письмо. Она заставила его пообещать, что он ничего не скажет мне, пока я не буду готова услышать. Но я, видимо, слишком хорошо притворялась, что все забыла, и он решил притворяться вместе со мной. Он хотел меня защитить. Любовь – странная штука, верно?

Далеко в волнах затарахтела моторная лодка, но никто из нас не отвел взгляда от пропахшего дымом блокнота.

– Она просила меня ее простить, – тихо проговорила Берди. – Но не мое прощение ей было нужно. – Она подняла голову и взглянула на Мейси и меня. – Раны матери глубоки и вечны. Я теперь знаю. Надеюсь, что со временем вы сможете простить меня, как я простила ее. Еще не поздно начать все сначала.

Мейси отвела взгляд. Ей всегда было труднее всего понимать Берди. Возможно, потому, что она слишком сильно хотела ей угодить. Мне же одобрение матери не требовалось, и я меньше испытывала разочарований. Но сейчас, глядя на нее, внезапно осознала, что кое в чем была не права. Я считала ее слабой все эти годы. Однако она была достаточно сильной, чтобы пригнуть голову, пока не окрепнет настолько, что сможет противостоять ветрам. Мое возвращение домой стало переменой, в которой она нуждалась. Переменой, которая нужна была нам всем. И все из-за чайной чашки с блюдцем, несколько десятков лет простоявших в буфете незнакомой нам старой дамы.

– Я готова попытаться, – сказала я.

Мне не нужно было напоминать ей о ранах, полученных в детстве. Она знала об этом сама. Но, может быть, мы с Мейси тоже достаточно окрепли, и новые раны нам не грозят.

– Я так сильно злюсь, что даже не могу решить, на кого должна злиться, – проговорила Мейси со слезами на глазах.

– Тогда не злись, – тихо посоветовала Берди. – Я вот решила не злиться. У нас есть выбор. Мы можем считать годы, которые потеряли, или годы, которые еще впереди. – Она накрыла ладонью руку Мейси, как бы желая смягчить эффект от своих слов. – Ты всегда так легко обижалась, Мейси. И в этом виновата я. У меня росли две самые замечательные дочери, а мне всегда хотелось вмешаться, сделать их такими, какими хотела их видеть я. Прошу за это у вас прощения.

Мейси вытерла слезы тыльной стороной ладони.

– Ты помнишь Жиля? И вашу жизнь во Франции?

Берди с минуту молчала.

– Крошечными отрывками. Я была очень маленькой. Помню кухню нашего дома. Черно-белый пол. Помню его ладонь, как я чувствовала ее, когда он держал меня за руку. – Она посмотрела на свои пальцы, которые сжимали черно-белую фотографию девочки, которую она забыла. – Я помню ощущение счастья.

– Как ты узнала, где находится чайник? – спросила я, чтобы уложить на место последний кусочек пазла.

– Я спросила отца. Той ночью. Он хотел убедить меня, что чайник уничтожен, только я знала, что это не так. Джордж показал мне тот подпол, я видела, что отец хранил там свой мед, когда был большой урожай. Вы уже искали во всех других местах, и когда я спросила его, не там ли чайник, в ответ он только написал кое-что в своем блокноте.

– «Разве грех – любить слишком сильно?» – тихо спросила Мейси.

– Да, именно это. Разве он не прав?

Я помотала головой, надеясь, что если она заболит еще сильнее, я перестану думать. Перестану чувствовать отчаяние отца, который хочет спасти свое дитя. Прогоню мысли об отчаянии матери, верящей, что она делает то же самое. О чувствах маленькой девочки, пойманной в капкан событий, которых она не в силах осознать. В трагедии слишком много участников, чтобы с уверенностью указать, кто в ней виноват.

Мой телефон пиликнул. Я хотела его отключить, но замерла, увидев, электронное письмо от Анри Волана из Франции. Я и забыла о его обещании прислать мне дополнительную информацию о Жиле Мутоне.

– Мама, тот фарфор с пчелами был подарком семье твоего отца в благодарность за работу пасечником в имении Болью. Семья Джеймса хотела бы вернуть его тебе, поскольку ты его законная владелица.

Берди кивнула. Ее глаза смотрели куда-то поверх залива, а, возможно, и поверх океана, на другой его конец, на пасеку среди лавандовых полей.

Мой телефон снова пиликнул. Я провела большим пальцем по экрану и ввела пароль. Раньше я презирала людей, неспособных игнорировать мобильники; похоже, я становилась одной из них. Но письмо было от Анри, а он искал информацию о Жиле. Моем дедушке.