Край кровати слегка опустился. Кто-то присел рядом. Я почувствовала запах псины и те ужасные духи «Чарли», которыми всегда пользуется Марлен. Было в этом что-то утешительное, что-то знакомое. Что-то, напоминающее мне, что не все еще меня покинули. Мы так и не стали подругами, но когда ты с кем-то долго знаком, он прирастает к тебе, как лоза. И ты уже не помнишь жизни без него. У нас с Марлен нет ничего общего, кроме того, что она – сестра Джорджа, и что любила его больше, чем я умела любить кого бы то ни было.
– Это не значит, что мы должны перестать пытаться, Мейси. Здесь что-то новое. Ей может стать хуже, если мы не выясним, что. Ты сказала ей, что в болотах нашли грузовик?
– Сейчас не время, Марлен… – начала было Мейси.
– Она права, – произнесла Джорджия, как в детстве, придя Мейси на помощь, и теплая волна пробежала по моим заледеневшим венам.
– Что это? – Марлен взяла что-то с прикроватного столика. – Похоже на осколок фарфоровой посуды.
Разбитый фарфор. Воспоминание. Голос Марлен.
– Разбитое блюдце от сервиза бабушки Джеймса. Вот этот рисунок мы ищем. – Голос Джорджии, казалось, шел издалека. – Я думала…
Я вдруг увидела. Джорджию в моей гардеробной. Она протягивает мне что-то фарфоровое.
Мне казалось, я чувствую запах выхлопа от старого грузовика, ядовитый аромат щекочет мне ноздри, гравий с дорожки летит в лицо, Джордж и мой отец уезжают от меня, рука Джорджа, сжатая в кулак, лежит на раме окна. По моим щекам текут слезы, и я знаю, что мама стоит где-то за мной и тоже плачет.
Я смотрела на грузовик, пока он не превратился в крохотное голубое пятнышко, оставив за собой оглушающее чувство конца. Я хотела бежать за машиной, однако что-то меня удержало. Не помню, что именно.
Открыв глаза, я нашла взглядом Джорджию. Может, она помнит? Может, она поймет, что мешает мне видеть? Но она отвернулась от меня, заговорила с Мейси, что-то про стакан теплого молока, чтобы меня успокоить. Я снова закрыла глаза и сдалась темноте.
Глава 20
«Ночью вчера мне снилось – о блаженство забыться сном, – пасека появилась в сердце моем.
И золотые пчелы из горьких моих забот, из памяти невеселой делали сладкий мед».
Пчелы с жужжанием носились вокруг моей головы. Я их считала, как делала ребенком, и это успокаивало меня, заставляя забыть лицо матери, искаженное мукой, и голос сестры, пропитанный горечью, звенящий обвинительными нотками. И человека, которым я когда-то была. И свой страх, что этот человек до сих пор таится внутри.
Без деда и без ульев, которые увезли на болото, пасека выглядела маленьким заброшенным пустырем. Мне почему-то казалось, что это изменение необратимо, что оно навсегда. Как смена течения реки.
У основания улья передо мной пчела – крупнее остальных – задержалась на дощечке перед летком. Отойдя в сторонку, чтобы пчела не подумала, что я собираюсь загородить ей вход в улей, я наклонилась и схватила ее сомкнутой ладонью.
– Она вас не ужалит?
Я не слышала шагов Джеймса, но ощутила его присутствие. Каким-то образом пасека всегда усиливала мое шестое чувство. Может, потому, что в детстве она была единственным местом, где Мейси не ходила за мной по пятам.
– Это самец. Трутень. У них нет жала. – Я отступила от улья и встала рядом с Джеймсом. – Они только жужжат в руках, как крошечные погремушки, не причиняют никакого вреда.
Я коснулась сомкнутыми руками его рук, и он с готовностью подставил свои ладони. Осторожно, чтобы не поранить трутня, я переместила его в ладони Джеймса. Он широко улыбнулся.
– Здорово! А как вы их отличаете?
– Ну обычно видно, есть ли у них жало. Хотя если вы подойдете чересчур близко, может быть слишком поздно. Трутни крупнее. Не такие крупные, как царица, однако крупнее рабочих пчел.
– Чтобы хватило сил для смертельного акта любви с царицей, если их выберут?
– Именно. Вы хороший ученик.
Его улыбка погасла. Он развел ладони и позволил пчеле улететь.
– Если бы только людей можно было так же легко понять.
Я подняла брови, ожидая, что он продолжит свою мысль, но он этого не сделал.
– Вы хотели меня о чем-то спросить?
Прошли сутки с тех пор, как нашли дедушкин грузовик, а у Берди случился ее приступ. Берди не покидала свою комнату, а очевидное волнение дедушки и отказ Лайла рассказать нам подробности довели нас с Мейси до грани нервного срыва.