Трагедия династии Романовых

Обед прошел в общем мрачном молчании. Вскоре после его окончания царь вызвал к себе в кабинет генерала Иванова для согласования плана «умиротворения» столицы. Около полуночи дворцовый комендант передал нескольким свитским приказ императора приготовиться к немедленному отъезду в Царское Село.

Тем временем в Царском Селе вечером 27-го «со стороны казарм слышались орудийные залпы и выстрелы, – пишет дочь императорского врача Боткина. – Сразу послали за новостями старика дворецкого Ивана Капитоновича, а мы с хозяйкой дома сидели при свете единственной лампы, внимательно и боязливо прислушиваясь к шуму на улице. Тут вернулся Иван Капитонович с сообщением о восстании в 1-м стрелковом полку и среди артиллеристов, хотя в других пока все спокойно… Вскоре мы узнали о массовом бунте, о том, что пулеметчики и броневики идут из Санкт-Петербурга в Царское Село атаковать дворец… Ночью артиллеристы и стрелки 1-й роты ушли искать и звать другие части на помощь. Люди плакали, слушая обвинения в адрес старых офицеров, но в конце концов большей частью присоединялись к бунтовщикам. На стрелках 1-й роты лежит основная ответственность за беспорядки в Царском Селе. Из Санкт-Петербурга прибыли милиционеры с белыми повязками на рукавах, объявив, что всякий встреченный на улице пьяный будет расстрелян. Впрочем, этот приказ не всегда исполнялся. Надушенная, нарумяненная императорская охрана скакала по улицам с красными лентами, в мгновение ока забыв о своем особом положении при дворе, о преданности и любви к их величествам».

Кстати сказать, замечание дочери Боткина об измене конвоя напоминает мне поразительное свидетельство А. И. Гучкова, первого военного министра Временного правительства, который всю жизнь был прекрасным рассказчиком. Он долго играл главную роль в Третьей Думе, будучи ее председателем. В 1908–1909 годах там обсуждалась реорганизация управления казачьими территориями, и делегация казаков прибыла в Санкт-Петербург, чтобы встретиться с царскими министрами и царем.

На аудиенцию к императору в Царском Селе их сопровождал казачий эскорт, естественно проверенный и отобранный по признаку преданности и надежности. Впоследствии делегаты признавались Гучкову, что их ошеломило поведение конвойных. Вместо безоговорочного почтения к монаршей особе, из уст драгоценных любимцев царя и царицы звучала лишь убийственная критика и необычайно злобные преувеличенные отзывы о распутинской деятельности при дворе. Поэтому Гучков без особого удивления увидел, как императорский конвой добровольно подчинился Думе на второй день революции, поспешив арестовать офицеров, которые отказались «присоединиться к народу».

Впрочем, изменил не только конвой.

Около полудня 28 февраля революционные силы взяли под стражу саму царицу с детьми (еще болевшими корью). Временный комитет поручил проследить за содержанием императорской семьи члену Думы И. П. Демидову, который убедился, что их немедленно покинули почти все слуги. Царице пришлось одной ухаживать за больными детьми. Начальник дворцовой охраны полковник фон Гроттен попросил Демидова сообщить новым властям в Санкт-Петербург, что царскую семью необходимо куда-нибудь перевести, позаботившись о ее защите от возможных эксцессов со стороны местного гарнизона. Между тем в гарнизоне служили люди, тщательно отбиравшиеся на протяжении многих лет, которые должны были стать главной опорой монархии.

Вновь вернемся теперь в Могилев в Ставку Верховного главнокомандующего. 28-го около 5 утра два специальных состава под литерами «А» и «Б», один предназначенный лично для царя, другой для свиты, тронулись из Могилева к Царскому Селу. В 3 часа дня царь отправил царице спокойную уверенную телеграмму: «Ушли из Могилева в 5 утра. Мысленно постоянно с тобой. Погода прекрасная. Надеюсь, что вы хорошо себя чувствуете и спокойны, много войск послано с фронта».

Я уже описывал перемены, происходившие в тот момент в императорской резиденции; так что можно себе представить, как «спокойна» была царица!