Трагедия господина Морна

                                       Вот корона.
Моя корона. Капли водопадов
на остриях… Эдмин, пора мне. Завтра
ты созовешь сенат… объявишь… тайно…
Прощай же… мне пора… Перед глазами
столбы огня проносятся… Да, слушай —
последнее… пойдешь к Мидии, скажешь,
что Морн — король… нет, не король, не так.
Ты скажешь: умер Морн… постой… нет… скажешь
уехал… нет, не знаю я! Ты лучше
сам что-нибудь придумай, — но не надо
про короля… И очень тихо скажешь,
и очень мягко, как умеешь… Что же
ты плачешь так? Не надо… Встань с колен,
встань… у тебя лопатки ходят, словно
у женщины… Не надо плакать, милый…
Поди… в другую комнату: когда
услышишь выстрел — возвращайся… Полно,
я умираю весело… прощай…
поди… постой! Ты помнишь, как однажды
мы из дворца во мраке пробирались,
и часовой пальнул в меня, и ворот
мне прострелил?.. Как мы тогда смеялись…
Эдмин? Ушел… Один я, а кругом
пылающие свечи, зеркала
и ночь морозная… Светло и страшно…
Я с совестью наедине. Итак,
вот пистолет… старинный… шесть зарядов…
мне одного достаточно… Эй, кто там
над крышами? Ты, Боже? Так прости мне,
что люди не простят! Как лучше — стоя
иль сидя?.. Лучше — сидя. Живо. Только
не думать!.. Хлоп — входи, обойма! Дуло —
в грудь. Под ребро. Вот сердце. Так. Теперь
предохранитель… Грудь в пупырках. Дуло
прохладно, словно лаковая трубка,
приставленная доктором: сопит
он, слушает… и лысина, и трубка
в лад с грудью поднимаются…
                                          Нет, стой!
Так люди не стреляются… Ведь нужно
осмыслить… Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
Шесть. Шесть шагов от кресла до окна.
Снег светится. Как вызвездило! Боже,
дай силы мне, дай силы мне, прошу —
дай силы мне… Вон спит моя столица,
вся в инее, вся в синей поволоке.
О, милая!.. Прощай, прости меня…
Я царствовал четыре года… создал
век счастия, век полнозвучья… Боже,
дай силы мне… Играючи, легко
я царствовал; являлся в черной маске
в звенящий зал к сановникам моим,
холодным, дряхлым… властно оживлял их —
и снова уходил, смеясь… смеясь…
А иногда, в заплатанных одеждах,
сидел я в кабаке и крякал вместе
с румяными хмельными кучерами:
пес под столом хвостом стучал, и девка
меня тащила за рукав, хоть нищим
я с виду был… Прошло четыре года,
и вот теперь, в мой лучезарный полдень,
я должен кинуть царство, должен прыгнуть
с престола в смерть — о, Господи, — за то,
что женщину пустую целовал
и глупого ударил супостата!
Ведь я бы мог его… О, совесть, совесть —
холодный ангел за спиною мысли:
мысль обернется — никого; но сзади
он встал опять… Довольно! Должен, должен
я умереть! О, если б можно было
не так, не так, а на виду у мира,
в горячем урагане боевом,
под гром копыт, на потном скакуне, —
чтоб встретить смерть бессмертным восклицаньем
и проскакать с разлету через небо
на райский двор, где слышен плеск воды,
и серафим скребет коня Святого
Георгия! Да, смерть тогда — восторг!..
А тут — один я… только пламя свеч —
тысячеокий соглядатай — смотрит
из подозрительных зеркал… Но должен
я умереть! Нет подвига — есть вечность
и человек… К чему корона эта?
Впилась в виски, проклятая! Долой!
Так… так… катись по темному ковру,
как колесо огня… Теперь — скорее!
Не думать! Разом — в ледяную воду!
Одно движенье: вогнутый курок
нажать… одно движенье… сколько раз
я нажимал дверные ручки, кнопки
звонков… А вот теперь… а вот теперь…
я не умею! Палец на курке
слабей червя… Что царство мне? Что доблесть?
Жить, только жить… О, Господи… Эдмин!