Трагедия на Витимском тракте

Тут десять раз задумаешься, прежде чем на что–либо решиться. Конечно, Цупко можно взять и сейчас. Но судя по всему, от такого типа немного добьешься, если ему вздумается запереться на допросах. Стреляный волк, — ишь как нагло и вызывающе держит себя с агентом! А Ленков опять–таки останется на свободе…

Главное решить, чего на самом деле добивается Цупко? Чем вызвана такая неожиданная перемена в его поведении? Что привело его в банду, и почему он так охотно готов предать ее? Как все было бы просто, если бы можно было сейчас знать все это? Но известны, к сожалению, лишь отрывочные факты, которые иногда даже противоречат друг другу.

Цупко входит в «головку» банды. Он единственный из «головки» живет в Чите открыто. Судя по всему, он состоял в банде еще при Гутареве. Какую роль он выполнял в ней? Конечно, такой не станет сам убивать и грабить. Это за него сделают другие. Значит — на его долю остается наводка, связь и роль советника при главаре… Что известно еще? Цупко спорил с Ленковым. Если бы точно знать, в чем они расходились? Допустим Цупко был сторонником гутаревской линии. Это вполне реальное предположение. Но почему же в момент, когда банда совершила крупную политическую акцию, Цупко решил продать ее?.. Ведь Гутарев и пытался все время превратить банду в орудие политического террора. Значит, тут произошла какая–то несогласованность и очередная распря между Ленковым и Цупко. Да, да, это легко подтверждается. Ленков в письмах доказывает, что в убийстве на Витимском тракте он не повинен, а Цупко утверждает противоположное…

Вот тут–то и скрывается вся закавыка!

Вполне вероятно, что Цупко, прослышав о письмах Ленкова в ГПО, о его попытках встретиться с Аносовым, заподозрил неладное и решил упредить своего главаря.

К тому же он учел, что перспективы у них далеко не блестящие. Действительно, банда сейчас, как говорятся, плотно обложена со всех сторон. Уж кому–кому, а «головке» это известно лучше, чем другим.

Не один и не два раза Бельский тщательно выверил свою версию прежде чем распорядился: «квартиранту» выждать еще сутки, придерживаясь старой линии, а Бурдинскому немедленно идти на прямую связь с Цупко, добиваясь свидания с Ленковым.

Вскоре от Бурдинского поступило известие: «23 мая даю вечеринку в честь старого друга. Приглашаю к десяти часам…»

4

Приземистый, обшитый тесом пятистенок стоял на одной из окраинных улиц Читы, и все в нем дышало расчетливым покоем и благополучием.

Просторная усадьба с трех сторон обнесена забором, а сзади заканчивалась спуском к реке Читинке. На окнах по фасаду резные наличники и тяжелые ставни, запиравшиеся на ночь. В глубине двора — хлев, амбар и навес для хозяйственного инвентаря. Вдоль забора — высокая поленница разделанных дров. На каждый лязг щеколды и скрип калитки из–под навеса раздавалось глухое рычание, потом с нарастающим свистом скользило по проволоке подвижное кольцо, и в несколько прыжков огромный пес–волкодав оказывался лицом к лицу с неосторожным гостем.

Бурдинский знал это, так как приходил сюда уже второй раз. Поэтому он, прежде чем войти во двор, тихо постучал в запертый ставень.

Был одиннадцатый час ночи, и слобода уже спала. Ни света в окнах, ни прохожих на улице. Издали со стороны моста донеслось неторопливое погромыхивание телеги, и снова все стихло.

Бурдинский понимал, что Костя Ленков, если и придет на встречу, то придет не один, но он меньше всего думал сейчас об этом. Полчаса назад он выпил — так, самую малость, стакан водки для храбрости — и знал, что пить сегодня ему еще предстоит. Как всегда, это предчувствие перекрывало в нем всякую осторожность, рождало окрыляющую легкость и уверенность, что все пойдет, как надо, ибо Костя тоже не дурак по этой части.

Три дня Бурдинский бродил по городу, внешне вел себя как обычно: выпивал и разговаривал с друзьями, переходил из одного питейного заведения в другое, хвастался партизанскими заслугами и на чем свет стоит поносил «гепеошников». А внутри у него все кипело, ни на секунду не покидало ощущение, что он теперь как попавший в западню зверь. Он уже нисколько не сомневался, что Бельскому все известно — последний намек ясно показал это. Кто–то явно предал его. Если бы Бельский захотел продолжить разговор, то Бурдинский и сам признался бы, что в течение последнего года иногда по пьяному делу встречался с Ленковым, кутил с ним, два или три раза водил его к себе ночевать… Разве ж могло быть по–другому, если знакомы они с Костей вот уже почти десять лет?! Воевали вместе, кровь проливали… Эх, Костя, Костя! На кой черт понадобилась тебе эта кривая дорога?! Неужто других путей нет, чтоб жить весело? Сам ты теперь завяз по горло, да и друзей–партизан затянул в трясину, — не знаешь теперь, как и быть?!

Думая так, Бурдинский постепенно распалял себя до ожесточения, до злости, и всякий раз останавливался на мысли, что он, именно он, Егор Бурдинский, имеет полное право и даже обязан собственной рукой расправиться с Ленковым. Для него это самый лучший выход.