Трагедия на Витимском тракте

Квартирант, ни слова не говоря, взял наполненный до краев стакан, тремя глотками осушил его и закусил куском соленого сала.

— Вот это иное дело! — удовлетворенно произнес Ленков. — Ну, Гоша, теперь и нам можно. Ты, я вижу, пить не разучился. Налей всем!

— Давно стынет…

Бурдинский взял свой стакан, другой — протянул Ленкову. Тот принял, по очереди чокнулся с Цупко, с Бурдинским и потянулся через угол стола к квартиранту. Глядя ему прямо в глаза, Ленков неожиданно для всех тихо спросил:

— Давно в госполитохране служишь?

Все замерли. Первым опомнился Бурдинский.

— Костя, хватит тебе приставать к человеку! Что он тебе сделал?

— А ты чего встреваешь? — повернулся к нему Ленков. — Или ты тоже с ними заодно? Я просто спросил — давно ли он служит в госполитохране. Что тут особого? С госполитохраной мы не воюем… Не так ли, Филипп?

— Конечно, конечно, — быстро согласился тот.

— Ну и все. А свои люди нам в госполитохране вот как нужны! Чтоб не только они там про нас знали, а и мы про них. Правду я говорю, Филипп?

— Правду, правду…

— Вот что! — поднялся Бурдинский. — Ты, Костя, перестань куражиться! Налито — надо пить! А все твои разговоры потом! Ясно?

— Слушаюсь, товарищ командир! — дурачливо отозвался Ленков и расхохотался. — Привык ты, Гоша, командовать… А я ведь, сам знаешь, и в партизанские годы не любил этого… Лу, да ладно. Пить так пить! Давайте!

Он встал, протянул свой стакан через стол Бурдинскому и неожиданно, словно поскользнувшись, смел со стола лампу.

— Филипп, тут измена! — выкрикнул он, отскакивая в сторону.

Три выстрела слились в короткую, похожую на пулеметную, очередь. Потом прогремел еще один — четвертый, и в темноте кто–то со стоном тяжко рухнул на пол. Эхом отозвался со двора хриплый заливистый лай. В комнате все притаились, словно никого не осталось в живых. Потом откуда–то снизу послышался вдавленный стон, сразу же раздался последний — пятый выстрел и все опять стихло. Лишь снаружи яро бесновалась собака да глухо топали по дощатым мосткам сапоги.

— Не стреляйте, это я! — вдруг послышался встревоженный голос Цупко. — Он убит! Это я, не стреляйте!

— Бросай оружие! — крикнул Бурдинский. Под его ногами заскрежетало битое стекло. — Бросай оружие и освети себя спичкой.

— Счас, счас! — заторопился Цупко.

Когда сотрудники ГПО вошли в комнату и осветили ее, они увидели лежащего посреди комнаты залитого кровью мертвого Ленкова. Над ним жался спиной к печке растерянный Цупко. В углу под иконами, с наганом наготове, стоял Бурдинский, а за столом, сдерживая стоны, мучился от сквозной раны в руку квартирант.

Глава седьмая

«После этого 19 мая я был арестован госполитохраной. На первом дознании и опросе в ГПО в преступлении не сознавался, боясь того, что товарищи по делу могут убить меня, когда я буду переведен в тюрьму, и дал ложные показания и сообщил ложную фамилию. Затем по предъявлении мне неопровержимых улик, во всем сознался, показал все то, что и показываю сейчас…»

Из протокола допроса Константина Баталова.

1

Разоблачение и ликвидация ленковской банды развивались столь успешно, что к концу мая уже было арестовано около пятидесяти человек. Но до завершения дела было еще далеко. Несколько десятков бандитов оставались непойманными. Спасаясь от ареста, многие из них скрылись из Читы, чтобы переждать тревожное время в других городах и таежных селениях.

Следственный отдел ГПО уже точно знал фамилии всех четырех непосредственных исполнителей злодейского убийства на Витимском тракте. Двое из них — Константин Баталов и Иннокентий Крылов — содержались под арестом. Двое других — Михаил Самойлов и Яков Бердников — находились в бегах. Чтобы выявить их, требовалось время. Поэтому все свои операции госполитохрана держала пока в глубокой тайне.

Только этим можно объяснить тот факт, что судебный следователь по особо важным делам Фомин, составляя 3 июня 1922 года итоговое постановление о передаче витимского дела в суд, записал:

«Виновные в убийстве Анохина и Крылова до сих пор не обнаружены, но, обсуждая вопрос о причине и цели нападения, приходится прийти к заключению, что нападение это совершено с целью грабежа».

По этой фразе можно судить, в каком неведении относительно мер, уже осуществленных госполитохраной, находился Фомин и с каким сожалением расставался он с мыслью о политическом характере преступления. Он не знал даже того, что накануне оперативным работникам ГПО удалось арестовать третьего убийцу — цыгана Яшку Бердникова, дезертировавшего в свое время из Народно–Революционной Армии, что Яшка не стал запираться и дал показания на первом опросе.

Фомин мог лишь догадываться, что в ведении порученного ему дела наступил новый этап.