Трагический эксперимент. Книга 3

Политический истеблишмент в марте семнадцатого считал революцию завершённой, а для народа всё ещё только начиналось. Иван Бунин записал услышанное на митинге: «“Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем”, — холодно бросил какой-то рабочий и пошёл прочь. А кто же враг трудового народа? “Начальство”, “власти”, “буржуи”, “паразиты трудящихся масс”, “сытая сволочь”, “фабриканты и купцы”».

Те же люди, что ещё недавно были монархистами, ожесточённо рвали портреты Николая. Немецкий военнопленный писал домой: «Переворот мало ощущается, разве только тем, что выкалывают глаза лубочным изображениям царской семьи, на которые вчера молились». Не антимонархические чувства привели к падению монархии. Наоборот, свержение императора словно санкционировало общенациональный погром. Николая лишили престола — и всё развалилось. Было государство — и в один день рухнуло. Только поняли это не сразу.

Как считает Леонид Млечин, «самые разные слои населения сконцентрировали своё недовольство на фигуре императора. Генералам, понимавшим, что война идёт к победному концу, хотелось примерить венок победителей на себя. Торгово-промышленный класс раздражали неприятности, которые всегда несёт с собой военное время. Политики решили, что если они избавятся от Николая и возьмут на себя управление страной, то всё покатится как по маслу.

А когда они заставили императора отречься, выяснилось, что стране не хватило исторического времени для укрепления основы государственной устойчивости — самоуправления. Исчез император, и жизнь разрушилась! В 1916 году в армии, которая была практически полностью православной, на пасху причастились практически все. А через год — только каждый десятый. Напомню: император был и главой церкви, патриарха выберут только в ноябре 1917 года… Пришло Временное правительство, о котором мы тоже привыкли говорить с презрением, хотя это были лучшие люди России, искавшие не должностей и богатства, а счастья для страны. Но они жили в одной России, а существовала и другая. 85 процентов населения — крестьяне. 17 миллионов людей в солдатских шинелях не понимали, за что воюют. И сейчас не всякий покажет на карте Сербию, а уж сто лет назад крестьянин точно не хотел проливать кровь из-за конфликта европейских политиков вместо того, чтобы обрабатывать землю и кормить свои семьи.

Нам не хватило двух-трёх десятилетий спокойного развития. Если бы не Первая мировая война и революция, думаю, Россия пошла бы по такому же пути, по какому прошли все ведущие европейские страны. Это не моя фантазия, есть научные работы серьёзных экономистов, согласно которым мы по уровню экономики и комфорту жизни находились бы сейчас между Германией и Великобританией».

«Я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся, — вспоминал генерал Антон Деникин. — Прежде всего разлитая повсюду безбрежная ненависть — и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевлённым предметам — признакам некоторой культуры, чужой или недоступной… Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчётным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно “буржуя”, разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни: царило одно желание — захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя всё, что так или иначе выделялось».

Но многим нравилась такая жизнь! Без царя и без веры. Без полиции и чиновников. Без обязанностей и без работы. Зачем трудиться, если в стране бесконечный праздник? Власть испарилась. Некому стало соблюдать закон. А если нет закона, то и моральные нормы словно отменили. Толпа, освобождённая от сдерживающих центров, приобрела звериный облик. Не боялась насилия, не боялась пролить кровь. Ожесточение и цинизм, хаос и всеобщее ослепление выпустили на волю худшие человеческие инстинкты.

В революционные дни в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки) матросы убили полсотни своих офицеров, немногим меньше в Кронштадте, куда всю войну переводили полууголовный элемент, «отбросы флота».

Назначенный командиром Кронштадтского порта адмирал Роберт Вирен поразился увиденному: «Вчера я посетил крейсер “Диана”. На приветствие команда отвечала с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески. Или это бред уставших нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере. Такое впечатление оставил у меня этот кошмарный смотр».