Трагический эксперимент. Книга 3

Во-вторых, а в своё время народ России, великий русский народ, смог переварить Февральскую революцию? Вы знаете, ведь такого восторга, какой вызвало падение монархии, я просто во всей русской истории не припомню, всеобщего восторга. Это дикая и совершенно безумная эйфория! Перед людьми открылся новый мир. Они почему-то решили, что все проблемы решены, что всё, впереди столбовая дорога — можно, как по Невскому проспекту, проехать в светлое будущее. С одной стороны — эйфория. С другой стороны — оказывается, что эта эйфория базировалась на великих заблуждениях. Очень немногие почувствовали, что революции как таковой настоящей не было. Просто рухнуло вот это здание, совершенно выгоревшее, истлевшее изнутри, оно просто рухнуло. Народ добивал эту самую ненавистную власть, которая не столь уж ненавистной была, но в момент сразу же стала ненавистной, исчадием ада, сосредоточением всего земного вообще зла. Вот такое странное состояние. С чем это было связано? Опять же с тем, что психологически, ментально народ, люди, все слои общества к этой ситуации без самодержавия, без царя не были готовы, просто не были готовы. И вот в этом-то коренится, наверное, <…> с этим связана вся цепь последующих событий. То есть люди не смогли сориентироваться, что же произошло.

А как они ориентировались в событиях? Да очень просто. Они считали, что всё пойдёт по некоторым стандартам, что ли, по некоторым схемам Великой французской революции. Они, конечно, страшно ошиблись. Это была непоправимая ошибка. Они считали, что они у власти — и теперь они могут все свои планы, проекты (если угодно — утопии) так или иначе сверху навязать народу, осуществить и так далее и тому подобное. Это было, конечно, величайшее заблуждение либеральных политиков — умных, умнейших по тем временам людей, никуда от этого не денешься.

Но оказывается, что, когда происходят события такого масштаба, мало быть умным политиком, мало быть знающим человеком, мало, а может быть, даже вредно знать историю предыдущих революций. Надо знать и понимать, в какой стране ты живёшь — только и всего. А это, оказывается, чрезвычайно сложно. И особенно сложно это оказывается тогда, когда живёшь в авторитарно-патерналистской системе, которая всё время капает на мозги: “Вы живёте в самой прекрасной стране. Вы — самые счастливые дети этой самой страны”, — и так далее и тому подобное. <…>

Понимаете, наверное, надо отказаться от политической истории по понятным причинам: мы никак это не умеем. Тут дело даже не в социальной истории. Всё-таки надо понять, что чувствовали люди того времени, на что они надеялись и почему они так поступали. Вот это надо понять. Ведь, в конце-то концов, история — она очень многообразна. Когда-то была история богов античных, потом — история королей, затем наступила история народов. А сейчас всё дело идёт к истории человека — к настоящей истории. И вероятно, нужно посмотреть на революцию под этим углом зрения: что же случилось с человеком? Не с политиками только, а именно с маленьким человеком. Почему этот маленький человек, почему образованный человек в 1917 году, в октябре 1917 года, в Мариинском театре на спектакле «Живой труп» при появлении городового зааплодировал?

Кстати сказать, а почему после Великой французской революции через некоторое время люди стали кричать: “Да здравствуют тюрьмы! Да здравствуют оковы!”? Понимаете? Нужно всё-таки подумать вот над чем. В своё время считалось, что революции (Маркс не раз об этом вспоминал) — “локомотивы прогресса”. Ну, Ленин, естественно, то же самое считал. А можно посмотреть и по-другому: революции тормозят слишком быстрый прогресс — тот прогресс, который не стыкуется с психикой, увы, отсталого примитивного человека. Вот можно и так посмотреть на революции. <…>

Главная наша задача — всё-таки понять, что же произошло с нами изнутри, а не что творилось во власти. Ну, власть была разная. Я уже говорил, что политики были неглупые, составили самый совершенный закон о выборах в Учредительное собрание. Блестяще совершенно составили! Только Учредительное собрание надо было создавать не через девять месяцев, даже не через три месяца. Чем скорее — тем лучше. По самому примитивному закону, ради бога. Так всё равно нельзя было избежать Учредительного собрания, нельзя было, невозможно. Война-то войной, а ведь надо было принимать решение о выходе из этой войны, иначе всякое иное решение, в общем, открывало путь большевизму, и не только, ещё и похуже были элементы. Вот такая ситуация».

Олег Будницкий, доктор исторических наук, профессор школы исторических наук НИУ ВШЭ: «…Мы так говорим всё время, как будто вообще происходят революции как-то так, посреди тихой и мирной вообще жизни. Вот назрело недовольство самодержавием — и что-то свершилось. Это воюющая страна. Воюет вообще вся Европа, так? И без понимания контекста вот этого — военного — понять невозможно февральские события.