Трагический эксперимент. Книга 3

Адмирала Вирена матросы растерзали одним из первых. Командующего Балтийским флотом адмирала Адриана Непенина убили выстрелом в спину… Видный большевик Гавриил Мясников (это он убьёт великого князя Михаила Александровича) торжествовал: «Хулиганы, воры, бандиты перерождались и делались одержимыми, нетерпеливыми, готовыми на все мыслимые жертвы революционерами».

Однако всего через полгода от праздничного настроения не останется и следа.

И здесь стоит остановиться, оглянуться назад и посмотреть, какое это было государство. Очень хорошо на это ответил Леонид Млечин:

«Ведь самый такой пристальный взгляд показывает, что там не было самодержавия (хотя это слово здесь автоматически и прозвучало), а там была конституционная монархия. Это было куда более правовое государство, чем все структуры, которые будут существовать на нашей территории с 1917 года. Там не было “телефонного права” — и не потому, что телефонная сеть ещё не так развилась, а потому, что в головы не приходило.

И в этой ситуации хозяин страны своего злейшего врага — Александра Ивановича Гучкова — освобождает поскорее из-под стражи, чтобы он мог принять на себя функции главы III Государственной думы. Хотя сегодняшние историки, описывая эту историю в монографиях, изумляются: “Вот она — слабость-то какая власти”. То есть сегодняшнему человеку трудно представить себе, что глава какого-нибудь государства действует по закону и что высшие государственные интересы для него важнее мелкой политической вражды!

Конечно, мы на самом деле никак не связаны с той Россией, которая существовала до 1917 года, с Россией, которая стремительно развивалась, с Россией, у которой открывалось невероятное будущее. Ведь есть же экономические модели, не нашими экономистами подсчитанные, и наихудшие варианты рисовали. Это абсолютно процветающее государство. И тот успех, который достигнут в последние 50 лет перед Первой мировой войной, — свидетельство тому. Это было нормальное государство, нормально развивавшееся, с огромными проблемами, как у всякой нормальной жизни, у всякого нормального человека. Конечно, мы совершенно не продолжатели этого. То, что произошло после 1917 года, по существу, представляет собой чудовищную операцию, так сказать, над народным телом, над духом, над нравственностью, над моралью. Есть некие повреждения, несовместимые с жизнью. И есть некие повреждения, которые не восстанавливаются. <…>

Воспитание ментальности советской не прекращалось ни на минуту и продолжается и по сей день, поэтому мы внутренне, конечно, отторгаем ту Россию, которая существовала, мы не хотим знать. Поразительным образом существует не спрос на новые знания, а спрос на подтверждение тех знаний, которые соответствуют тех схемам, которые сидят в нашей голове. Мы хотим слышать только это. И делают совсем не то… Даст ли кто-то из начальства определение того, что происходило в 1917 году, или не даст? Лучше бы и не давали, потому что не дело чиновников — оценивать историю. Для этого существует историческое сообщество и выдающиеся историки, которые справятся и без этого. Дело состоит в том, что мы как общество не хотим знать, какой была Россия. Мы не хотим разбираться в той невероятной сложности, с которой разворачивались события 1917 года. <…>